+5 RSS-лента RSS-лента

Моя маленькая жизнь

Автор блога: Николай Почтовалов
Знак беды… Жизнь на булавке…
Сегодня Николай Михайлович Ненашев, первый заместитель мэра небольшого северного российского городка N,пошел на работу пешком. Обычно заезжала служебная машина, закрепленная только за ним, хотя… медленным шагом до места службы ему было минут двадцать ходу. Нотак уж было принято и Николай Михайлович не отступал от заведенных не им правил. Он никогда не спорил с начальством. Это для подчиненных он был человеком с железным характером: они его не то чтобы боялись, нет, они его даже где-то уважали за какое-то неуемное желание выполнить все запланированное строго в срок, даже если и с отрицательным результатом. Нет, наверное, все-таки не уважали, - боялись. От него всегда зависело очень многое. Это он завел неофициальное правило принимать все письма, жалобы от граждан и реагировать на них незамедлительно. Мало кому из подчиненных, конечно, удавалось крутить это колесо без устали, но несмотря ни на что каждое утро Николай Михайлович должен был видеть на своем столе в специальной папочке все, что получено администрацией за прошедший день от граждан этого заштатного городка - с небольшими записочками от ответственных лиц по каждому обращению. Он ежедневно просматривал содержимое этой папочки и на каждом документе появлялась его резолюция: всегда положительная. Но фокус-то и заключался в том, что в конце каждой коротенькой резолюции должен быть какой-то знак препинания, а знаки препинания были не всегда одинаковы: точка означала – беспрекословное выполнение; три точки – все сделать для того, чтобы не выполнять, только – в крайнем случае, когда это уже будет невозможно; а, вот, если не было никакого знака препинания, это означало – ни в коем случае не реагировать положительно. Но когда гражданин добивался личной встречи с ним, что было сделать, мягко говоря, затруднительно, Николай Михайлович всегда тут же, незамедлительно вызывал исполнителя по данному вопросу и отчитывал его по полной программе в присутствии гражданина, безотносительно к знакам препинания. Поэтому он и был Первым замом: он всю отрицательную составляющую брал на себя, хотя, конечно же, крайними были всегда «стрелочники». Мэр о недовольствах граждан даже и не догадывался. Кроме всего прочего, Николай Михайлович даже и думать-то никогда не думал, что он может когда-нибудь стать мэром, да и возраст у него был, как и у многих первых замов, как говорится, - на последнем издыхании: всегда можно было отправить на пенсию. А, вот, опыт-то на пенсию не отправишь. Именно поэтому Мэр относился к своему заму, как к лицу, без которого ему бы никогда не быть в хорошем состоянии духа. А с ним он абсолютно верил в то, что он-то и делает настоящее дело…

А сегодня Николай Михайлович шел на службу пешком. Было странно солнечное утро: в феврале таких на севере не бывало раньше. Но, видно, нашему герою сегодня повезло, как никогда. Он ни о чем почему-то не думал, хотя дел-то у первого зама всегда по горло, но… не думал: настроение было легкое, воздушное, да и какая-то незамысловатая мелодия вертелась в его седой по годам голове, а он даже кожаную утепленную кепку забыл надеть в этот довольно странный для него день. Все было просто здорово, тем более что вечер, проведенный им накануне в теплой компании в ресторане, удался на славу: никто даже не заикнулся о причине вечеринки, просто выпили изрядно, но наутро голова была, как всегда легка и наполнена неисполненными на сегодня делами. Все, как всегда, только февральское утро было странным образом не похоже на предыдущие, как и этот пешеходный маршрут к месту службы.

         Николай Михайлович вдруг увидел, что идет по какой-то незнакомой улице: мэрия была уже почти рядом, но перед ней не было почему-то такой знакомой площадки, выложенной гладким булыжником, не было газона, и улица была не такой широкой, как прежде,- все вокруг было и похожим, и не похожим на все прежде почти родное за многиегоды службы. Внутри у Николая Михайловича было удивление, но… не было раздражения. Он подошел к массивной двери, которая всегда открывалась с большим трудом, но зато закрывалась всегда как-то весело, потянул за ручку, и дверь медленно стала открываться. Первый зам. вошел в небольшой коридорчик, в котором сбоку сегодня почему-то оказалась деревянная застекленная будка (раньше не было), в которой сидела не очень опрятно одетая пожилая женщина, а за ее спиной стоял довольно высокий пожилой мужчина в непонятной Николаю Михайловичу военизированной форме. Женщина открыла небольшое окошечко и строго, поверх очков пристально посмотрела прямо в лицо первому заму. Николай Михайлович просто опешил: он впервые за свою не короткую жизнь в этом учреждении увидел все, что открылось за дверью. Но женщина просто махнула ему рукой: мол, проходите, - и Николай Михайлович как-то безвольно шагнул в сторону, куда ему было указано. Но впереди была очень узкая лестница, она винтом уходила вверх и первому заму стало ясно, что он просто не протиснется между стеной и перилами лестницы: уж больно узок был проход. Тем более что по виденным в детстве и в юности фильмам о советских подводниках ему было даже жутко представить себя в таком, вот, замкнутом пространстве: он боялся всего слишком маленького, узкого, он даже костюмы брал на размер больше, чтобы чувствовать себя повольнее. Он просто испугался, хотя сделал попытку все же протиснуться по этой узкой лестнице, но тут же отпрянул и посмотрел в мутное стекло будки слева. Человек в форме махал ему рукой: мол, проходи, проходи… Но… Николай Михайлович не смог пересилить свой испуг, он замахал руками и стал пятиться к входной двери. Он, конечно,понимал, что ему надо быть на рабочем месте в любом случае, но не мог, ну, никак не мог: спина уже открывала дверь…

        Ненашев выскочил на улицу и застыл в удивлении и в испуге: он-то был таким же, как и прежде, только все вокруг совсем не напоминало даже о вчерашнем дне. Кто-то входил в дверь и уже не возвращался, а он не смог: он просто боялся застрять в этом непонятном ему пространстве.
«Что делать? Может позвонить? Но, куда?» - Он лихорадочно прокручивал в голове все возможные варианты, но ничего конструктивного в голову не приходило. –«Позвонить Мэру?.. Нет, нет, это невозможно…» - Он даже представить себе не мог, какую реакцию мэра вызовет его звонок. – «Ну, что же делать?..»
Николай Михайлович из-за спины входящего в дверь человека снова увидел эту проклятую узкую лестницу и ему пришла в голову отличная мысль: надо вызвать пожарных, ведь такая узкая лестница – это нарушение всех противопожарных норм и правил… но тут же прогнал от себя эту шальную мысль. Сегодня почему-то все было совсем не так, как положено, к чему он привык за многие годы работы, даже улица почему-то сузилась, даже его, первого зама, почему-то никто из проходящих мимо не замечает, как будто его уже и нет на этом свете, как будто он никому уже и не нужен…

      Ненашев бросился вверх по улице… Она уходила куда-то вверх да еще и довольно круто. В какой-то момент он понял, что просто бежит. Здание мэрии закончилось и пошли жилые дома: двух-трехэтажные, хотя еще вчера здесь стояли стандартные пятиэтажки… Мимо проскочил мотороллер, которых он уже давно не видел в родном городе. Первый зам. как-то быстро перебежал улицу и по тропке выскочил на параллельную улицу. Между ними был огромный газон, но почему-то не постриженный, как это было всегда, а – заросший довольно высокой травой. «В феврале трава?..» - Николай Михайлович бросился напролом – через газон к мэрии. Но газон никак не заканчивался… Он бежал и бежал, бежал и бежал, а поле было бесконечным… Ноги разъехались, как повесенней распутице, и Ненашев упал, как-то нелепо раскинув руки, как будто земля выпрыгнула из-под ног. Он лежал с закрытыми глазами и ни о чем не думал: все осталось в прошлом, не было ни неотложных дел, ни мэрии с ее мерзкой узкой лестницей, не было ничего…

        Николай Михайлович открыл глаза: в небе висело светлое пятно, которое то приближалось, то снова улетало под самые облака. Он долго не мог сообразить, что же это такое, а когда понял, то совсем как-то обмяк, скукожился: руки не двигались, хотя он пытался ими махать. Он узнал в этом чертовом пятне в небе свою жену. Она была в белом, развевающемся на ветру платье, вместо рук у нее были огромные крылья, и она почему-то плакала. Ненашев хотел закричать, но у него ничего не получилась. Нет, он вроде кричал, но абсолютно не слышал своего голоса. Он так привык к тому, что его Надежда Петровна была совсем незаметной, неслышной, хотя у нее всегда все было наготове: завтрак, ужин, белоснежная накрахмаленная рубашка, галстук, выглаженные брюки… Только, вот, ее не было… Нет, была, конечно, но как-то уж больно привычно тихо. Николай Михайлович заорал: громко, во весь голос, но тишина висела над полем, только жена то приближалась, то снова улетала высоко-высоко. Он повернул голову и увидел лежащего справа старшего сына. Тот был одет в какое-то немыслимое рванье и лежал так же, как и его отец, - лицом вверх, раскинув руки, глядя в небо широко открытыми глазами…
- Миша, Миша, - попытался позвать сына Ненашев, но тот молчал. Первый зам. давно уже не видел своего старшего. Тот, наверное, уже был майором, если ни подполковником: в милиции быстро растут по службе, если, конечно, фамилия подходящая. Но они уже давно как-то не пересекались: у сына своя семья, дети, - кажется двое… Все эти мелочи знала, конечно, его Надежда Петровна, а ему всегда было недосуг. Если вспоминать, то и мало что вспомнишь из детской, да и из юношеской жизни старшенького: главное дело было – устроить его в хорошее место, а он и не сопротивлялся. А потом-то уж сам, хотя ведь отцовская фамилия всегда выстрелит, где надо. Скоро уж и младшенького пристраивать… «Сколько ж это ему уже стукнуло?» - вспоминал Николай Михайлович, но так и не вспомнил, а повернул голову налево: младшенький-то вот он, рядышком, только лицо, вроде, незнакомое.«Да, нет, это уж точно он, да и чего бы тут делать кому-то постороннему? И так-то все утро наперекосяк». А Надежда Петровна все махала своими огромными крыльями да все плакала: крупные такие слезищи, - далеко видать. А вокруг трава высокая и не шелохнется, как будто даже и маленького-то ветерка нет. Во, семейка!.. Трое в поле лежат, не тронутся, а четвертая в небе парит, аки птица какая… да и никто друг друга-то не слышит: видеть-то отец сыновей видит, только они на него никакого внимания не обращают, но все вроде матушку зрят вподнебесье, а она к ним никак подлететь не может, кто-то ее там держит, не подпускает близко. Тяжело Ненашеву: все утро в дугу скрутило, на работу никак, с детьми никак, с женой тоже ничего… Все вроде и рядом, но так далеко, что в груди захолонуло, будто бы уж и смертушка пришла…

        Открыл глаза Первый зам.: лежит на каком-то стареньком диванчике, - неудобно, прямо жуть, тяжеленное одеяло колется, ничего не помнит. Напрягся Николай Михайлович, повернул голову(встать-то никаких сил почему-то нет): печка белая, а прямо у печи на табурете мать его в синей-синей кофте, в валенках, с платком на голове сидит, да покачивается, да на него смотрит, а в глазах такая тоска, что слезищи сами собой из глаз Ненашева выкатываются. Ведь он-то ее лет, поди, сорок, если не более, не видел: только открытки Надежда Петровна ей к праздникам отправляла…
- Мама, мама… - А дальше-то и сказать нечего: слов никаких не осталось. Если бы по работе, а то… нет слов никаких, только: «Мама, мама…».
И мама на табурете сидит молчком, только подол платья треплет, да, кажется, все на него смотрит. Не выдержал Николай Михайлович, напряг силы последние, медленно, медленно встал да и пошел из избы, как был, так и пошел. А ему и в темноте-то все знакомое: вот и дверь из комнаты, в кухне еще одна печь, а уж из нее дверь в коридор холодный, а направо и дверь на улицу – как всегда, на крючке. Крючок пальцем большим, как в детстве, откинул - дверь-то и поехала на улицу сама по себе, крыльцо, а дальше – двор весь в снегу: февраль же на улице, - снегом сыплет. А в небе звезды – ну, все небо в звездах, и снежинки крупные такие, падают, падают, падают… Повернул Ненашев голову, а над банькой две трети луны висит: за забором лесок, а над леском в аккурат, будто бы на крыше бани-то луна откушенная, и на сугробе псина чья-то сидит, воет. Холодно стало Николаю Михайловичу, а снег сыплет на голову, сыплет, и ветерка никакого ниоткуда, только снег да звезды в небесах: низко так, низко… И вдруг – как сыпанули эти звезды: прямо посыпались с неба – кучками малыми, большими, - как фейерверк, и - в снег за баней, за леском, а - тишина, хоть вой от злости на самого себя…
Знакомая песня
На листочке на осеннем
я лечу - совсем рассеян
и бездумно откровенен,
будто бы опять влюблен…
Будто бы хранитель тайны
был сегодня просто крайним,
да, и я – какой-то странник –
из миров каких-то… клон…
Сплю, но… почему-то слышу,
будто кто-то рядом дышит…
Может этот кто-то… свыше?...
Чрезвычайно сладкий сон…

Только ветер за спиною,
только сердце что-то ноет…
знать… знакомлюсь я с женою
и опять… в нее влюблен!!!

Ко дню рождения барда
Положите меня в незабудки,
чтобы в них не забыть до рассвета,
что еще не закончилось лето
и до осени целые сутки;
чтобы выпить всю жизнь без остатка,
чтоб на донышке солнце блестело,
чтоб душа не ворчала, а пела,
чтобы жить, а не строить догадки.

Моя провинция
Провинциальная, - до   боли, - тишина:                  
Почти зима, почти  весна, почти  что лето…  
Почти что осень, - все четыре есть куплета,                  
А песни - нет… Поди, - провинция грешна…  

А я живу неброско и смиренно –                                  
Провинциальный, но – российский гражданин…        
Я не ломал судьбу через колено,                                  
В пылу выскакивая из своих штанин…                  
Мне так хотелось – быть всегда в порядке,                    
Но, чтоб - не выбиваясь из последних сил…                
Я был, конечно, у страны - в остатке,                            
Но и судьбой своей ее быть не просил…                          

Я сплю спокойно… Только на рассвете -                          
Уже лет десять нарушаю свой покой,                      
Чтоб на вопрос единственный ответить:                        
Вопросы-то моей провинции - на кой???        
Но в тишине рассветного молчанья                              
Вопрос всегда висит в бездонной пустоте…                      
А в подсознанье - не слова, - мычанье:                            
Мы – тоже граждане, но, кажется, - не те…              

Глубинка тянет лямку на пределе,
И у нее уже давно вопросов нет…
В России все портянки пропотели,
И душно жить во лжи пропитанной стране…
Но нам с тобой, глубинка, нет замены…                
В провинциальности - такая чистота, -                      
Что  не дождешься от нее измены, -                            
Пустые хлопоты… - Не снять ее с креста…  

Провинциальная, - до   боли, - тишина:                                    
Почти зима, почти  весна, почти  что лето,    
Почти что осень, - все четыре есть куплета,                  
А песни - нет… А песня – есть…
А песни – нет… А песня – есть…
Она в России – просто не слышна.

Тише...
Тише, тише, - говорите тише…
кому надо, тот услышит,
только бы да Богу в уши, -
не хочешь, - не слушай.

Было, было, - только с ветром стылым
улетело, - сердце ныло
от неведомой тревоги –
короткой дороги.

Было лето, только осень где-то
ждет-пождет, но нет ответа…
и строка неумолимо
пролетает мимо.

Тише, тише, - говорите тише:
это наши души дышат…
Жить бы нам не одиноко
до самого срока.

Колыбельная наоборот
http://rutube.ru/tracks/2724898.html?v=76e172df6c970baf52b51a0c8e859b9b
Пароходик.mpg
http://rutube.ru/tracks/2158147.html?v=660220715b253f0ca64c4de0357468be

Счастье
Далеко за небом синим
бесконечность бытия,
а в заснеженной России
в доме только ты и я,
прилепились дружка к  дружке –
и уютно, и тепло –
я дружок, а ты подружка, -
так уж в жизни повезло.
А в окно стучится ветер:
видно хочется ему
быть на этом белом свете,
как и нам, - не одному.

Вечер на память
Прощальный ужин на столе,
И мы с тобой сидим угрюмо:
Есть время – до утра подумать,
Чтобы – потом не сожалеть.
Бокалы с приторным вином
Дрожат от соприкосновенья,
А тень моя с твоею тенью
Как будто снова за одно…

Как громко тикают часы!
И за окошком кто-то бродит…
Хоть нам и кажется, что - вроде
Все наши помыслы чисты…,
Что мы уходим без помех,
Прощая все грехи друг другу…,
Не зная, что… - идем по кругу,
И грех – рождает… новый грех.

Дорога до смерти
Мы так жадно мечтали:
Вольным ветром лететь.
Но при жизни застали -
Только верную смерть.    

А дорога до смерти,
Как в бреду, коротка.
Нас на вертеле вертит
Чья-то злая рука.            

Затерялись могилы
По лесам - без дорог.
Жизнь давно научила
Слышать грохот сапог.    

По костям, как по трапу, -
Своих жизней не жаль, -
Мы идем по этапу:
Собирать урожай...

Годы
Смолчит испуганная осень
И вмерзнет в зиму без труда,
Свои одежды в поле сбросив,
Оставив капельки стыда…
И я войду с осенней грустью
В замерзший сад моих надежд.
Назад, конечно, не вернусь я,
Устав от окриков невежд.

На тройке – весело и споро –
Промчусь по снежной колее
И, потеряв на льду опору, -
Очнусь в весенней полынье…
Сожгу в костре охапку листьев,
Согреюсь, и – за солнцем вслед -
С букетом неуемных мыслей
Пойду встречать с тобой рассвет.

А днем – негаданно, нежданно:
Нальется вишня – вся в соку…
И лето, - как всегда желанно, -
Изгонит из души тоску.
Открою окна, – жарко в доме…
А за окном – дожди висят.
И осень в мутном небе тонет –
Уже полсотни лет подряд.
Моя аудио-видео-книга
<iframe src="http://vkontakte.ru/video_ext.php?oid=2898621&id=138080313&hash=436c4c0a9df90bad" width="607" height="360" frameborder="0"></iframe>
Времена года
Когда в окно заглянет лето,
Заполнив комнату теплом, -
Весна потребует ответа:
Откуда лето принесло?
А мы ответим откровенно:
Не знаем, но – сомнений нет,
Что лето просто неизменно
Приходит много, много лет…

Когда осенними дождями
Зальет сентябрь весь белый свет,
А лето песенку затянет:
Откуда вдруг осенний след?
А мы ответим откровенно:
Не знаем, но – сомнений нет,
Что осень просто неизменно
Приходит много, много лет…

Когда за окнами завьюжит, -
От осени вопросов жди:
Где листья желтые и лужи,
И где осенние дожди?..
А мы ответим откровенно:
Не знаем, но - сомнений нет,
Зима ведь тоже неизменно
Приходит много, много лет…

Когда с весеннею капелью
Зимы вопросы прилетят:
Откуда эти март с апрелем?.. -
Нам ночи длинные простят,
Что мы ответим откровенно:
Не знаем, но - сомнений нет,
Весна ведь тоже неизменно
Приходит много, много лет…
Воля-волюшка
Загрустил казак по воле:
Не блестят глаза в ночи, -
Видно, выжженное поле
За околицей молчит…
В тишине станицы сонной
Тяжелеет голова…
В небе звездном и бездонном
Затеряются слова:        
Воля-волюшка…
Чисто полюшко,
Позови к себе, успокой.
В радость и в беду
Я к тебе приду,
Если не уйду на покой.

Горе с болью вперемешку:
У беды свое лицо.
Под орлом российским решка:
Не успело письмецо.
Мать-земля ответит стоном, -
Только пуля и права.
В небе звездном и бездонном
Затеряются слова:                  
Воля-волюшка…
Чисто полюшко,
Позови к себе, успокой.
В радость и в беду
Я к тебе приду,
Если не уйду на покой.

Казаку до слез обидно:
Шашка в ножнах на ковре, -
Не нужна России, видно:
Рак не свистнул на горе.
Спи, казак, за тихим Доном.
Русь пока еще жива.
В небе звездном и бездонном
Затеряются слова:
Воля-волюшка…
Чисто полюшко,
Позови к себе, успокой.
В радость и в беду
Я к тебе приду,
Если не уйду на покой.
Белые ночи в городском интерьере
Ночи белые не гаснут -
     Прогуляться не опасно:
     Город спит, но все он видит,
     Никого он не обидит.
     Ночи дней на миг длиннее,
     Но люблю я их сильнее!
                                  
     Звезд на небушке не видно,
     Но нисколько не обидно.
     Город рвет туманы в клочья:
     Точек нет, - есть многоточья...
     И волна ласкает камень... -
     Город наш гуляет с нами.
                            
     Он молчит, но с нами дышит.
     Вы, ребята, пойте тише:
     Он услышит, хоть и старый.
     Каблучки по тротуарам
     Звонко цокают… - Не спится
     Бывшим школьным ученицам.
                      
     Провожают свое лето,
     Ждут от города совета...
     Не сердитесь на молчанье, -
     Это вам в любви признанье.
     Поклонитесь ему в ноги:
     Он вас любит, хоть и строгий.

     Ночи белые не гаснут -
     Прогуляться не опасно:
     Город спит, но все он видит,
     Никого он не обидит.
     Ночи дней на миг длиннее,
     Но люблю я их сильнее!
Монах, леший и баня
Под вечер брусненский монах
Поплелся в баньку плоть запарить,
А леший в брусненских лесах
В то время тренькал на гитаре.
Но, как почуял банный дух,
Гитару в сторону отбросив, -
Душа ведь тоже бани просит, -
Махнул через поповский луг.
Ночная пела тишина,
И волны в заонежской ванне
Как будто шарили в штанах
Монаха, жаждущего бани.
А леший лихо – без помех:
Ни звука, ни шагов, ни шума, -
Ведь был нечистый шибко умный, -
Уже запаривал свой грех…
Монах, не ведая беды,
Под мышку веник и – в парную…
А леший в капельках воды
Растаял, молча негодуя.
Монах тихонечко потел,
Гуляя веничком по телу,
И лешье тело с ним потело,
И пар, как будто бы густел…
Но лешаку такая прыть
Монашья быстро надоела,
И он удумал проучить
Монашье молодое тело:
Вкруг бани трижды обежал,
Поленом дверь припер снаружи, -
Захочешь выйти, так не сдюжишь, -
И от души на пар нажал…
Трещали камни в темноте, -
И ковшик плавал, как в тумане -
Монах до сердца употел, -
Такого не случалось ране…
И плоть горела, как в огне
Костра безумства и удачи…
Скуля в парилке по-собачьи, -
Монах от жара весь звенел…
Нечистый, выбившись из сил,
Сбежал из бани, - мат на мате, -
Монах же пара все просил, -
Ему казалось, что не хватит.
Он поддавал и поддавал…
Уже и солнышко в окошко, -
А он кричал: еще немножко, -
И лешего на помощь звал...
Но леший был уж не у дел,
В росе замачивая тело, -
Монашью прыть не углядел:
Все тело к черту припотело…
Нечисто-чистый обалдуй
Так и не понял, что случилось…
И только сердце часто билось:
С монахом лучше не балуй…
Баенка
Неделя пятницею встанет -
А в сумке веничек лежит,
Ведь баня – даже ночью манит,
И мне без бани не прожить!
Охай! – Не охнуть!
В баньке не засохнуть!
Веничек березовый запарь…
Охай, не охай… -
Не жалеет Леха:
Банька-то по-черному, как встарь.

В парной, как в утреннем тумане,
И только веничек визжит…
Ведь баня в жизни не обманет,
И мне без бани не прожить!
Охай! – Не охнуть!
В баньке не засохнуть!
Веничек березовый запарь…
Охай, не охай… -
Не жалеет Леха:
Банька-то по-черному, как встарь.

И можно окунуться в ванне,
Без пара - жить и не тужить…
Но баня – даже ночью манит,
И мне без бани не прожить!
Охай! – Не охнуть!
В баньке не засохнуть!
Веничек березовый запарь…
Охай, не охай… -
Не жалеет Леха:
Банька-то по-черному, как встарь.

Кому-то можно и без бани:
В нем банный дух давно изжит…
Меня же баня - просто манит,
И мне без бани не прожить!
Охай! – Не охнуть!
В баньке не засохнуть!
Веничек березовый запарь…
Охай, не охай… -
Не жалеет Леха:
Банька-то по-черному, как встарь.
Чужой среди своих (ворчливые заметки)
Пролог

         В 1998 году я неожиданно понял, что всю жизнь писал не стихи, а… песни. Не буду рассказывать в подробностях, как это произошло, но для меня это было серьезным открытием. Будучи студентом, я похаживал в походы, и там, конечно же, была и гитара, и песни у костра, но я всегда не очень любил, мягко говоря, хоровые песни у костра под гитару. В общем-то, я не очень обращал внимание на костровые песни, хотя приходилось аккомпанировать своим друзьям,  распевающим все эти знакомые им песни по нескольку часов кряду. А тут: оказывается, я и сам пишу песни, которые раньше называл стихами. У меня процесс написания стихов всегда был своеобразен: в голове возникает какая-то мелодия, которая не дает спокойно жить до тех пор, пока на нее не прольются ритмически образованные строки – стихи. Потом я благополучно забывал мелодию, а стихи оставались. И всегда, ну, почти всегда, - этим стихам чего-то все-таки не хватало: они казались незавершенными. Только в 1998 году я понял, чего им не хватало: музыки или мелодии – той, на которую эти строчки и были нанизаны. И я стал писать песни уже осознанно, хотя тогда еще не очень понимал, что это был своеобразный жанр поэзии: понимание пришло позже, значительно позже…
        В конце февраля 2006 года на одном из литературных сайтов (их во «всемирной паутине» - ве-е-е-ли-и-и-ко-о-о-е множество) я увидел коротенькое объявление о том, что в Лондоне ежегодно проводится Турнир поэтов «Пушкин в Британии». Правда, по его  условиям в этом турнире могли принимать участие только поэты, пишущие на русском языке, но не проживающие на территории России. Но я, не долго думая, послал в Лондон необходимые по условиям конкурса десять стихотворений и, честно говоря, забыл об этом, полагая, что все равно ничего не выйдет…

           Приглашение
          
           В марте, неожиданно, по электронной почте пришло письмо из Лондона. Из текста я понял, что меня приглашали в Лондон на этот самый турнир, правда, - в качестве гостя. И я задумался. По условиям я должен был приехать на свои кровные, которых, понятно, всегда не хватает. А тут – Лондон. Я составил примерную смету расходов и между делом, за очередным ужином сообщил об этом приглашении жене. К моему удивлению, жена, не задумываясь, бросила: надо ехать, как-нибудь выкрутимся. Я, конечно же, подхватил эту шальную мысль и, не развивая, искренне поддержал ее, хотя еще и не задумывался о последствиях. Ведь все могло быть. Ну, например: некто просто шутит, а может не просто шутит, а лелеет какие-то черные замыслы. Это же, - не в Питер скататься. Но я уже загорелся.

           Отступление первое.

           Я начал ездить на фестивали авторской (бардовской) песни с 2001 года. На первый в своей жизни – на фестиваль памяти Сергея Ожигова в г. Костомукшу (Карелия) – попал случайно. Позвонили из Костомукши и пригласили поучаствовать: кто-то из какого-то района в Карелии звонил им и спрашивал, будет ли участвовать в фестивале Почтовалов… А я до этого записал на карельском радио часовую передачу с песнями, стихами, которая благополучно ушла в эфир. Вот, оно – откуда ветер дует… На этом фестивале мне очень даже все понравилось и лауреатское звание тоже. С тех пор я поездил предостаточно и отдавал себе отчет: что же это такое. Но, должен признаться, – я никогда не чувствовал себя в этом пространстве своим человеком: не знаю, почему…

            Но это же все-таки Лондон. Туда на самолете только лететь три с половиной часа. А там еще и английский язык надо хотя бы немного знать. Но вот с языком у меня всегда было не очень. А теперь, думал я, - уже совсем поздно листать разговорники, напрягаться, тем более что эти чужие для меня слова никогда в памяти не откладывались: самое большее, на что меня хватало, это познать грамматику. Но грамматика без словарного запаса, к сожалению, - ничто… Но я уже твердо решил: еду, т.е. - лечу.

         Хотите английскую визу, - постойте в очереди…

             Да, с визой было все не очень просто. Официальное приглашение я получил в апреле, как и договаривались: нам в России, как мне казалось, да кажется и до сих пор, все надо делать заранее, тем более что сжатость действий во времени всегда чревата дополнительными расходами. Я начал действовать быстро и решительно. Мой загранпаспорт, конечно же, был просрочен, но через фирму мне его сделали очень даже быстро. Билет в Питер, где есть Консульство Королевства Великобритании, я тоже купил без проблем, правда, обратно билет взял с трехдневным запасом: мало ли что… Это мало ли что началось сразу же, как только я протянул в окошечко Консульства, отстояв, естественно, огромную очередь, свое приглашение и заранее подготовленные документы и заявление. Из окошечка немедленно посыпались вопросы, естественно, - на английском (а на каком же еще???). Я, практически, ничего не понял, зато сообразил, что не видать мне визы, как своих ушей, если… Это проклятое если… Но выручила российская работница Консульства: все очень просто, в приглашении не указано, где будет проживать приглашаемый. Да-а-а-а… Опять надо выходить на контакт с Лондоном, который уверял, что таких приглашений оттуда понаписано в Россию великое множество, и ни у кого никогда не было никаких проблем. Проблема была только у меня. Я ее, конечно же, решил, но на это понадобились сутки. Когда я вернулся в Консульство, опять, естественно, отстояв очередь, документы были приняты. Из окошечка я только и услышал: «Поэт?» (видимо из приглашения было понятно, что я не совсем простой смертный). Я, конечно же, ответил утвердительно, и тут же услышал: «А книга?...» Книги у меня с собой не было, но я почему-то без промедления выдохнул в это маленькое окошечко в незнакомый мне английский мир: «Обязательно…», - и пошел к друзьям, чтобы, наконец-то, закусить эти суматошные два дня. А у друзей, конечно же, была подаренная мной книга стихов, и закусить стало еще больше оснований.

           Отступление второе.

           Свою первую книгу песен и стихов я издал в начале 2002 года. Это произошло тоже, как и всегда, внезапно для меня самого. В новогоднюю ночь с 2001 года на 2002-ой, как только пробило двенадцать, я пригубил шампанское, и у меня внутри что-то екнуло. Я потихоньку, почти по-английски, ушел в свой кабинет (комнату), включил компьютер, нашел в нем все свои написанные песни и стихи, и стал набрасывать макет книги… К семи утра макет был готов, но все уже спали: сообщить об этом было, к сожалению, некому… А жаль… Если бы кто-то был рядом, навряд ли бы я с таким усердием взялся за ее издание… хотя, может быть, я занимаюсь самобичеванием… В этом же году на фестивале «Санкт-Петербургский аккорд» в Питере я подарил книгу одному из признанных бард-сообществом автору. Он ее полистал и выдавил: «Коля, ты не поэт…». Только в 2007-ом году, при личной встрече на одном из фестивалей, тот же самый человек сказал мне: «Коля, я перечитал твою книгу: ты – поэт…».

           На следующий день после обеда, как и полагалось по этим консульским правилам, я пришел с небольшим опозданием в Консульство. Народу за документами было предостаточно. Я занял очередь и устроился в кресле, справедливо считая, что тут можно будет еще и поспать про запас (не очень люблю спать в поездах). Но… не тут-то было. В окошечке появилась та самая женщина, которая помогла мне понять английский язык, и, увидев меня, махнула рукой – явно мне. Я подошел к окошечку и услышал: «Вы никуда не уходите…». Я сунул ей в отверстие между мирами свою книгу стихов и отошел в сторонку. Не прошло и минуты, как в общий зал вышел какой-то человек в строгом костюме с моей книгой, подошел ко мне и, жестикулируя руками, стал что-то говорить. Было не очень приятно слушать не понятную мне английскую речь, но почему-то казалось, что речь идет о моей персоне. Та самая женщина из консульства после того, как строгий человек завершил свою речь, стала переводить сказанное им. Я с изумлением узнал, что этот человек тоже писал в детстве стихи и очень любит поэзию и поэтов, поэтому считает меня почетным гостем Великобритании. Он пожал мне руку, вручил паспорт с визой и махнул на прощание всем собравшимся рукой, в которой одиноко белела моя книга. Аплодисментов, конечно же, не было: пришел последним, а ухожу первым… Но я поблагодарил судьбу и вышел из Консульства. Хотя о получении визы у меня уже было написано коротенькое язвительное стихотворение с упоминанием консула. Ладно уж: три дня не три недели, а дело все-таки сделано, можно приобретать авиабилеты в Лондон.

            Ожидание

           Хорошо, конечно, заранее подготовиться к поездке, но ждать потом два месяца – не пожелаю и врагу. Хотя, конечно, полно других проблем – жизнь идет, и песни, и стихи пишутся, но все-таки лучше бы все делать вовремя. За две недели до отъезда я начал бомбардировать электронными письмами Лондон: хотел знать, как доехать до места проживания, где буду проживать, какая программа пребывания в Лондоне… Но, увы, мне никто так и не ответил ни на одно письмо… Это я потом уже, в Лондоне, понял, почему. А дома было не по себе: куда ж это и зачем я еду, тем более что в самом конкурсе поучаствовать все равно не удастся. Но мысль о том, что побывать в Лондоне надо, - коль такая оказия случилась, - не покидала. И это грело измученную неизвестностью душу.

            Отступление третье

            На песенных фестивалях все проще: во-первых, они проходят в России (по крайней мере, те, на которых я побывал), во-вторых, не надо знать иностранных языков, в-третьих, куда бы ты ни ехал, добраться довольно легко: язык, говорят, и до Киева доведет; в-четвертых, - там все свои. Конечно, бывает, что и проблемы, проблемки возникают, но они всегда или почти всегда – решаемые. Конечно, у меня всегда было свое представление об авторской (бардовской) песне, но что же со своим уставом лезть… Авторская песня – вообще определение не очень понятое: если песня написана, то, конечно же, автором… а, вот, в том ли она жанре написана? – это вопрос, явно, не ко мне. Я вырос на песнях Булата Окуджавы и Владимира Высоцкого, хотя Окуджава мне всегда был ближе. Это трудно объяснить, но его душа проникала в мою душу беспрекословно: я ее как будто бы ждал, и она приходила всегда вовремя. Мне повезло, что я к «авторской песне» до 1998 года имел отношение опосредованное, а ведь многие из тех, с кем мне пришлось встречаться на фестивалях, выросли в атмосфере «авторской песни» и до сих пор стоят на том, что неких традиций (в чем они выражаются, не очень могут объяснить) надо придерживаться… Это, конечно, - парадокс, но…

            Жить в России и все время думать о том, что через какое-то время ты уже будешь в Лондоне, конечно, тяжело, особенно человеку впечатлительному. А не впечатлительных бардов, наверное, в природе не существует, как и поэтов, писателей. В башке все время крутились какие-то картинки из будущего, наворачивались пока незнакомые события, впечатления…  Я даже стал задумываться: а может и не ехать, ведь уже много чего повидал, много чего прочувствовал, может и этого уже достаточно… Да еще эта проклятая неизвестность… Но я-то понимал, что внутренне  уже готов ко всему, даже к самому худшему…

            А чей же ты гость, Коля?

           В самолете все было очень даже комфортно. Уже в воздухе я начал понимать, что Лондон, Великобритания – это значит комфорт для человека, а не помпезность, ненужная красота при полном безразличии к человеку. В самолете все было очень даже просто: материалы, расположение кресел, правила, но… порядок – прежде всего, даже в мелочах, а самое главное – постоянная удобность, я бы даже сказал: пушистость, мягкость, как будто летишь в своей кровати, и даже домашние тапочки рядышком - на всякий случай. Насчет тапочек, это я, конечно, загнул, но ощущение домашности было.
            Я сидел у иллюминатора с левого борта, и мне, безусловно, повезло: была ясная безоблачная погода, можно было, по сути, видеть всю карту Европы или Европу (как кому) – от Прибалтики до Великобритании. Мне даже показалось, а, может, и не показалось, что я вижу очертания итальянского «сапога». Чего только не увидишь с высоты десяти тысяч метров: особенно после простого, но сытного обеда под красное винцо. Я даже забыл о своих опасениях по поводу самого Лондона. Будь что будет.
            
            Отступление четвертое

                      Я очень много слышал о «Грушинском фестивале авторской песни» (фестиваль
            имени  Валерия Грушина), который проходит на берегу Волги, но никогда там не бывал: только по телевизору наблюдал это великое скопление народа… А, вот, в 2008 году довелось… Заранее я никуда ехать не готовился да и не думал даже, но в апреле увидел случайно в интернете на странице самарских бардов приглашение поучаствовать в конкурсе. Конкурс заключался в том, что надо было прислать одну свою песню, и она могла стать «победительницей» этого месяца (каждый месяц подводились итоги), если, конечно, так решат члены жюри. А в этом случае автор песни мог пройти сразу во второй тур конкурса на Грушинском фестивале (всего там три тура). И я послал свою коротенькую песню на интернетный конкурс самарских бардов. Через месяц пришло послание о том, что моя песня стала «первой», и я задумался о поездке на Грушинский: надо хотя бы разочек побывать на самом главном фестивале авторской песни…

            Приземлились мы очень даже мягко, время было уже Лондонское: разница – три часа. Первый вечер в Лондоне… нет, пока еще только в одном из аэропортов – в Хитроу. Честно говоря, я как-то даже не очень-то заметил, что три с половиной часа назад был еще в Питере. Свой багаж я нашел очень даже быстро. Моя гитара в кофре, за состояние которой я очень опасался, скромно стояла немного поодаль от остальных вещей: сумок, чемоданов… Сервис. Я был благодарен британской авиакомпании за проявленную аккуратность. Аэропорт был огромен, но я быстро нашел выход и попал в зал для встречающих. Увы, меня никто не встречал, хотя еще минуту назад я на это очень даже надеялся. На прекрасном русском языке я стал спрашивать всех прохожих, где же это лондонское метро. Мне почему-то отвечали очень даже понятным словом: «такси». Я ничего не понимал. Потом уже я узнал, что их метро и не метро вовсе, а – «underground» (не буду даже стараться выговорить это, наверное, очень простое английское слово). Я спрашивал себя: а чей же ты гость, Коля? – Но ответа не было: Лондон помалкивал. Но для себя я уже твердо решил: я – просто лондонский гость, и - не ошибся. Несколько стоявших поодаль кэбов (лондонских такси) радушно открывали мне свои двери. Водители о чем-то спрашивали…, но мы не понимали друг друга. Я все же решительно махнул одному из них рукой в какую-то сторону, потом вспомнил, что у меня в кармане есть записка с напечатанным названием отеля, который я нашел по интернету, отыскал эту записку (не без усилий: когда что-то ищешь, часто найти не так-то просто) и протянул ее услужливому водителю. Тот заулыбался, утвердительно кивнул мне и стал заносить в кэб мои вещи. Я тоже потихоньку вошел в автомобиль. Я не ошибся: действительно вошел, а не втиснулся. Мы остались наедине с водителем. Я стал лихорадочно искать кошелек, который некстати куда-то запропастился. Минуты через три я его нашел, достал десятифунтовую купюру и, показывая ее водителю, на чистом русском языке спросил: сколько будет стоить доехать до этого отеля, тыча в бумажку с его названием. В ответ водитель стал молча выносить мои вещи из кэба. Я оторопел… Куда же мне теперь, дорогие вы мои лондонцы??? Тут до меня дошло: по всей видимости, водитель кэба подумал, что я хочу доехать до отеля всего за десять фунтов. Я стал размахивать перед его носом кошельком, шелестя купюрами, показывая, что в его животике и сотни фунтов водятся. Мы нашли общий язык: водитель вернул вещи в кэб, улыбнулся, покрутил какие-то рычажки в кабине, мягко закрыл дверь и пошел на свое водительское место, закрытое от меня стеклом. Кэб торжественно тронулся и покатил в Лондон.

               Будет, что вспомнить

           В кэбе было так удобно, что я даже стал забывать о происшедшем. Дорога была мягкая, ухоженная, хотя левостороннее движение раздражало: водитель не на том месте, где бы ему быть положено, встречные машины не с той стороны, - ко всему этому надо было привыкать.
        
          Отступление пятое

                 Из-за этого левостороннего движения я трижды чуть не угодил под колеса. Один из эпизодов запомнился больше других. Это было на Бейкер стрит, когда я искал музей Шерлока Холмса. Переходя улицу, конечно же, в неположенном месте (я вообще – злостный нарушитель этих переходов улиц), я по привычке повернул голову налево: дорога была пуста. Я уверенным шагом стал пересекать улицу, и тут перед самым моим носом (сантиметры, если не миллиметры) прошелестел огромный блестящий автомобиль. Из открытого окна прокричались какие-то слова (как хорошо, что я не понимаю по-английски!), а я уже медленным шагом, постоянно озираясь в разные стороны (на всякий случай), наконец-то перешел улицу (стрит по-ихнему) и присел на лавочку, чтобы отдышаться. Через пятнадцать минут у меня в голове была уже довольно шальная мрачноватая мысль: в нашем «Северном курьере» некролог: «Известный карельский бард, будучи в Лондоне, трагически погиб под колесами автомобиля на «Бейкер Стрит»…». Это немного успокаивало.

          Минут через десять я обратил внимание на некое табло (счетчик) за стеклом у водителя где-то под потолком автомобиля: счетчик какое-то время чирикал, а потом выплевывал очередной фунт. На счетчике уже было 24 фунта, а кэб все кружил явно по пригородным улицам Лондона: до отеля, наверное, было еще далеко. Действительно, когда кэб остановился у отеля с тем же названием, которое было в моей записке, на счетчике очень даже явственно проступали цифры – 68… (три с половиной тысячи на наши, - мгновенно подсчитал я). Куда ж деваться??? Зато потом будет, о чем вспомнить…
         Я минут пять покурил на крыльце такого дорогого сердцу (и кошельку в том числе, - как потом оказалось) отеля и нагло ввалился в холл: из интернета было известно, что здесь говорят по-русски. В окошечке рецепции улыбалась довольно милая мордашка. Я без задержки, еще держа в руках свои вещи, стал объяснять, чего же и на какой срок мне нужно от них. Когда я замолчал, мне на чистейшем английском (опять этот английский язык!!!) стали что-то объяснять. - Дурдом…, настоящий дурдом. Стоило ехать в такую даль, чтобы слушать непонятные слова, да и еще – влияющие на твою жизнь в полном смысле. В рецепцию заглянула девушка, и я понял, что именно она-то и поможет мне в этом странном английском мире. И действительно: она понимала по-русски. Того, чего я хотел, у них, естественно, не было, зато было то, за что надо было платить в два раза дороже, чем показывала моя рассчитанная смета расходов. Поторговавшись, сошлись на цифре 35 (это – фунтов в сутки вместе с завтраком) и я получил ключ от номера. На часах было 20.40 (по-ихнему времени).

         В тесноте, да не в обиде.

         Номер был махонький: зайти и выйти, зато с отдельным душем и большой двуспальной кроватью, что, конечно, порадовало. За окном были слышны шаги и разговоры проходящих мимо англичан: как и у нас дома, слышимость отличная, - наверное, из экономии. Даже показалось, что я дома. Но это только показалось, а на самом деле дом далеко – за тысячи километров, а я один, как перст, один. Мысли роились в голове, а руки делали свое дело: через пятнадцать минут я уже был готов к выходу в лондонский свет. Я сунул ключ от номера в карман, захлопнул дверь и по узкому коридору выскочил на улицу. Напротив был уютный зеленый сквер, по нему бродил с метлой, мешком и с каким-то крючком высоченный негр. На лужайке еще играло бликами солнышко, и настроение поднималось. Я уверенным шагом двинулся по улице в неизвестном направлении.

         Отступление шестое

                В первые выходные июля (даже за пару дней до выходных) 2008 года я уже разбивал палатку на «Кольском бугорке» «Грушинского фестиваля». Если честно, я бы не поехал, но случилась оказия: можно было на машине мурманского автора доехать прямо до места, и я решился.
                Я не пишу стихи или музыку отдельно: у меня всегда пишутся сразу песни. Мне даже кажется, что они и не пишутся, а каким-то невероятным образом складываются в голове, чтобы однажды выплеснуться уже готовенькими песнями. В последнее время, когда происходит некий процесс, у меня даже начинает болеть голова от напряжения: то, что в это время происходит внутри меня, не поддается описанию, но все-таки я люблю этот процесс, я даже люблю его больше, чем последующее исполнение уже готового «продукта». Разговоры о самом процессе написания песни в среде бардов возникает постоянно, но… ничего путного из этих рассказов я не познал: у меня все как-то по-другому, но так, наверное, и должно быть…
                 На Грушинском была атмосфера не очень для меня приятная: я не люблю толпу, а здесь не было никакой возможности разобраться, кто есть кто, тем более что песни, которые раздавались со всех сторон, были совершенно не адекватные главному событию года авторской песни. Я, конечно, - ворчун, но… для меня «авторская» песня – некое откровение человека, исполняющего ее, а тут… просто нет слов…

         Лондон был похож на все остальные западные города, в которых я побывал раньше, по крайней мере, - та его часть, по которой я гулял. Это потом я узнал из новостей по нашему телевидению, что оказывается на станции лондонского метро, рядом с которой я и проживал (Кинг Гросс), в прошлом году (в 1997-ом) прогремел взрыв. Но я об этом еще не знал, поэтому об этом и не думал, наслаждаясь городской тишиной, хотя левосторонне движение автомобилей начало раздражать сразу же: не знал, куда поворачивать голову, переходя улицу, как обычно, в неположенном месте. Через какое-то время я наткнулся на лондонскую национальную библиотеку, которая, естественно, была уже закрыта, но зато был открыт ирландский паб напротив, и я естественным образом очутился в приличном зале с многочисленными столами и столиками, за которыми сидели веселые люди и медленно, между разговорами, потягивали приятное на цвет пиво. На стене красовались несколько больших телевизионных экранов. За барной стойкой висели десятки пивных краников, из которых постоянно – то из одного, то из другого – в кружки лилось пивко, было уютно и тепло, пахло жареным картофелем, и несколько барменов, не суетливо исполняющие свои обязанности, были уже почти приятелями. Я долго изучал прейскурант со множеством названий сортов пива, а потом, не выдержав напряжения незнания английского языка, просто наугад ткнул пальцем в прейскурант и сказал бармену почему-то: «Давай…». Но он все прекрасно понял, а через минуту я уже шел к полусвободному столику с кружкой пива.

             Отступление седьмое

        В конце семидесятых у нас в Петрозаводске открылся пивной бар на Октябрьском проспекте. Я отчетливо помню это прекрасное студенческое время. Пиво было в дефиците, а тут – пивной бар… К сожалению многих, в него было практически не попасть: очередь и летом, и зимой. Да и пиво было не очень: это я сейчас понимаю. Тогда все было по-другому. А у нас проблем попасть туда вообще не было (был знакомый «вышибала»): два-три раза в неделю мы его посещали всенепременно. Подвальное помещение с тяжелым запахом одного сорта пива, перемешанного с запахами вяленой рыбы и креветок сейчас, наверное, было бы полупустым, если не пустым. А тогда… Там читались написанные ночью стихи, там велись около-политические разговоры, там пелись песни, там было все, кроме, естественно, хорошего пива.

          Соседи по столику делали вялые попытки заговорить со мной, но, увы, натыкались на мой недоуменный взгляд и попытки на пальцах показать, кто я такой. Но все равно было хорошо, и я еще дважды повторил свой заход к заветному кранику, который очень даже хорошо запомнил. Пиво было отличным. В голове посветлело: полезли какие-то стихотворные строчки, благо, блокнотик у меня всегда под рукой. В общем, - благолепие. Я постепенно стал забывать о своих проблемах.

          И все-таки – чужой.

          В свой отель я попал после двенадцати или ноля, это уж как хотите, глаза слипались: от пива и от времени (по московскому было уже около четырех утра). А на улице еще протекала какая-то жизнь: пожилая англичанка выгуливала собаку, молодой негр без устали повторял движения, как будто бы он бросает баскетбольный мяч в кольцо (по-настоящему работать с мячом было уже нельзя – поздно), уборщик улицы монотонно наклонялся и своеобразными щипчиками поднимал с тротуара бумажки и окурки, кладя мусор в целлофановый мешок… Не поймешь этот Лондон: вроде все мусорят куда ни попадя, урн днем с огнем не сыщешь, а… - чистота. Нам бы так…
         У входа в мой отель стояли полноватая женщина с мужчиной в футболке, на которой прямо на груди выпукло красовалась чья-то непонятная физиономия: они о чем-то переговаривались и, о, чудо! – на чистом русском языке. Я обалдел: наконец-то… свои.
         «Неужели Вы на Турнир поэтов?» - выдохнул я как-то очень быстро, не задумываясь о последствиях. К моему изумлению женщина, к которой я обратился с неожиданным вопросом, спокойно спросила: «А Вы откуда?» «Я-то из России, точнее из Карелии…» - Ответил я. Так началось мое знакомство с участниками турнира. Женщина оказалась из Германии, мужчина – из Украины. Насчет Германии я был, конечно, не против, а вот насчет Украины… засосало под ложечкой (я ведь тоже прожил в Украине около двадцати лет – самых, наверное, счастливых, ведь это были детство и юность). Я слушал хохла из Харькова, а сам тихонечко, незаметно для собеседников ностальгировал по своему детству. Из разговора я понял, что меня никто и не собирался встречать: у них это не принято, каждый добирается до Лондона и живет там же сам по себе. Турнир будет проходить в Ковент Гардене в церкви Святого Павла, частично – в театральном музее. Все это будет происходить через день, т.е. – 1-го июля, 30-го июня – свободный день, и все, кто приехал заранее, собираются просто шляться по Лондону: у каждого свои планы. Попутно я порасспросил собеседников о том, каким образом лучше осуществлять передвижение по Лондону и распрощался. Разговор не клеился, как будто нам вообще не о чем было говорить.

             Отступление восьмое

                   На Соловках, где в августе 2005-го года прошел первый фестиваль авторской песни «На Соловецких островах», все по-другому. Там собираются друзья: сто с лишним человек таких же, как и ты – озабоченных авторской (бардовской) песней. Там спать-то не хочется: дорога каждая минута, жалко тратить время на сон, ведь целый год не виделись. И поговорить есть о чем, и попеть, и других послушать. А уж о самих Соловках! – Это вам не Лондон… На Соловках надо побывать, чтобы ощутить дыхание Белого моря с привкусом святости и страданий. Но с Лондоном они (Соловки) чем-то все же были похожи: наверное, - духом истории и отпечатком почти жестокости. Хотя это все, наверное, навеяло не совсем благоприятной погодой с надоедливым ветром. На Соловках хорошо ночью: темень кромешная, огоньки на башнях монастыря, шум волн за окошком, а в теплой комнате - накрытый стол, гитара по кругу, сотни глаз друзей…

          Я долго не мог уснуть в свою первую ночь на британской земле: мешали мысли и неуемные англичане за окном. А в России уже почти утро. Дома друзья, а здесь – никого, кому бы ты был нужен…

  Утро в Лондоне

         Еще вечером заведенный будильник на сотовом пропиликал свою музычку, и я, несмотря на почти бессонную ночь, продрал глаза. За окном уже весело разгуливало солнышко, и было не то, чтобы жарко, но очень даже тепло. До окончания завтрака оставалось сорок минут: надо было поспешать, иначе можно потерять последнюю надежду на то, что хотя бы какая-нибудь крошка достанется моему измученному организму. Через десять минут я уже спускался в столовую комнату, где народу было не так уж и много: большинство уже позавтракали.
         Шведский стол хорош тем, что можно, сколько угодно, лишь бы все это влезло, а там хоть трава не расти. И я, конечно, постарался: яичница, ветчина, сардельки, фасоль с соусом, гренки, стакан молока, кофе, - на целый день. Справился я со всем этим набором довольно исправно: не люблю ничего оставлять на тарелке, даже хлебушком ее, родимую, вылизал до блеска, а потом еще запил все это парочкой стаканов молока и накрыл завтрак стаканом сока. Все. Теперь покурить и в дорогу – по Лондону. Пока курил, познакомился еще с некоторыми конкурсантами: Италия, Израиль, Канада, Норвегия, Ирландия, Германия….. Ишь, как их много, и все похожи друг на дружку: упитанные, довольные жизнью. Это у меня уже в кармане вошь на аркане, а у них-то все О-кей. Попробовал поговорить на поэтические темы, но не очень получилось: взгляды наши на поэзию так далеки друг от друга, что лучше и не затрагивать эту тему. Я из вежливости поинтересовался: кто куда, пожелал всем удачи и двинулся к лондонскому метро. Свобода! И один в поле воин!

          Отступление девятое

          Я люблю встречаться с незнакомыми мне людьми: мне с ними всегда интересно… вначале, потом, с кем как. Но, вот, с собратьями по песне люблю поболтать, особенно, когда это происходит на очередном фестивале. На одном из фестивалей мы с Виктором Соколовым, питерским автором и прекрасным человеком проспорили всю ночь по поводу одной строчки в его песне. Мне показалось, что надо заменить одно слово в ней, и я до хрипоты, на повышенных тонах доказывал Виктору свою правоту, а он ни в какую не хотел ничего менять (родное ж детище!). И только часам к восьми утра мы все-таки нашли согласие: новое слово пришлось по душе и ему, и мне, а песня сразу же заиграла какими-то новыми красками. Мы оба остались довольны и собой, и ночью. А я так и не успел показать ему свою новую песню «Зима. Минус 36 и 6»: как-то за спором не хватило времени. А потом был гала-концерт, и мы разъехались, так и не досказав друг другу что-то, наверное, очень важное. В начале следующего после фестиваля года Виктор Соколов трагически погиб. И, когда теперь я пою эту песню, мне кажется, что она посвящена ему.
Зима. Уныло и темно.
В пространстве замкнутом и стылом,
как облачка, колечки дыма
плывут в замерзшее окно:
как будто вечность замерла
в столетних половицах пола…
Я к этой вечности приколот:
жизнь, как и комната, мала…

          Я не очень люблю одиночество, но тут… никуда не денешься. Огромный зал метро проглотил меня и не подавился. Станция принимала еще и пригородные поезда, народу было много, но никто никуда особо не спешил: народ двигался в нужном направлении спокойно, без всякой спешки, не сталкиваясь с огромными чемоданами, баулами, - кто куда. Мой первый опыт общения с кассирами (их было более десятка человек, но очередь двигалась довольно быстро) не порадовал: я пытался объяснить, что мне нужен проездной билет на день, кассир не понимал, чего я от него хочу, я опять объяснял, в основном, на пальцах, зная только пару слов на английском: тикет, ван дэй. Но мы не могли все же не понять друг друга, и я, в конце концов, получил свой проездной билет, заплатив за него пять фунтов. Теперь я мог ездить целый день в метро и, конечно, - на знаменитых двухэтажных лондонских автобусах. Все было о-кей!

             Один шанс из миллиона

            Планов было громадье, и я поначалу не обратил внимания на само метро внутри. Но уже через несколько минут ощутилось совершенное отличие от наших главных метрополитенов: московского и питерского. Внизу не было никакой спешки, даже эскалатор двигался раза в полтора медленней. Вагоны были тоже раза в полтора меньше наших. Не было огромных незадействованных пространств: все скупо и сдержанно, но зато очень даже удобно. Подошел мой состав (я уже давно решил, что вначале - в Тауэр), я спокойненько вошел в немного узковатую дверь и… обалдел: мягкие кресла, все сидят…, в общем, - как в маленьком уютном поезде, который кружил по парку в моем далеком детстве.
            Трудновато, конечно, не зная английского языка, управляться со слуховым аппаратом, т.е., с ушами, в которые постоянно вливалась все новая и новая информация: динамик не умолкал, но не давил, не заставлял себя слушать, хотя некоторые фразы заставляли мой маленький в этом огромном английском мире мозг все время напрягаться, ведь я постоянно слышал знакомые мне слова – названия достопримечательностей Лондона. Но моя остановка – Тауэр… Как-то уж довольно быстро или мне это показалось, - наш вагончик подошел к станции, перед остановкой на которой я услышал знакомое название: приехали. Я вышел из вагона и сразу же услышал до боли знакомые звуки: где-то кто-то играл на электрической гитаре, хорошо играл, выводя прекрасную мелодию. В лондонском метро много всяких поворотов, тоннельчиков. За одним из них в небольшой нише и находился подземный музыкант: небольшой усилитель, парочка звуковых колонок и гитара. Даже не хотелось идти дальше, до чего было приятно услышать своего собрата. Чуть позже я узнал, что руководство лондонского метро поощряет этих музыкантов: их музыкальный труд оплачивается метрополитеном, хотя им и не возбраняется принимать денежные подношения слушателей прямо в открытые футляры от музыкальных инструментов. Но самое главное: эти музыканты ежедневно меняются местами. Я потом долго не мог отыскать понравившегося мне гитариста.
            Тауэр, конечно, впечатлил, но не совсем так, как я об этом думал. Во-первых, он оказался не таким уж большим: я в короткое время обошел его вокруг, постоянно щелкая своей фотокамерой. Во-вторых, учитывая, что Лондон – вообще гремучая смесь стилей и эпох, которая успела уже влить в мою измученную душу некое состояние ожидаемости неожидаемого, Тауэр остался таким же в моем восприятии, как и любая другая достопримечательность Лондона: здорово, конечно, но не шокирует.  

           Отступление десятое.

           Наш человек думает обо всей матушке-Земле, - он не может иначе. Он – как кусочек кожи на коже Земли: если где-то на коже ранка, то и он чувствует эту боль. И мне показалось, что в этом странном Лондоне – тоже ранка. Я не очень понимал, какая, но… ранка. Огромный город, - куда уж там Петрозаводску!, но – не было, не было у меня чувства, что это что-то такое, что – дух захватывает… ну, - не было – каюсь… У других, наверное, было, а у меня не было… Когда я стоял на Тауэрском мосту, вначале был восторг (помню точно), а потом – какая-то оторопь: ведь к этому камню когда-то – трудно даже представить, когда, - прикасался… нет, не могу даже подумать об этом. И башка сразу же реагировала адекватно – болела, черт бы ее задери… Когда я бродил по лондонским улочкам, на меня давили дома – вроде бы, такие же, как и у нас, по высоте, но… уж больно давучие (непременно давили на мозг, как бы склоняясь надо мной, и давили, давили, давили…). Но… удивили знаменитые двухэтажные автобусы: по этим узким улочкам – куда хотите: очень даже легко ориентироваться (на столбах расписание всех автобусов – очень даже понятное, даже без знания английского).
          Самое главное: когда я летел в Лондон, я (трудно сегодня это объяснить), решил, что не буду (странно…) звонить своей знакомой в Лондоне, - если, вот, встречу на улицах Лондона, - нет проблем… Ну, так уж мне решилось в этом английском самолете… Нет, конечно, я понимал, что это – бред сивой кобылы, но…

Встреча вне конкурса.

       Первое июля – первый день конкурса. Утром я проснулся от знакомой мелодии будильника на сотовом, помылся, оделся, позавтракал – также плотненько, как и в первый день, покурил на дорожку, и тихонечко побрел к уже знакомой станции метро. День был на удивление опять солнечным (не думал, что в Лондоне такие бывают), англичане, как и в мой первый день пребывания в Лондоне, не спеша, шли по своим делам, а я, снова озираясь по сторонам, переходил узенькую улицу, чтобы опять пройти процедуру непонимания в кассах метрополитена. На этот раз я был удачливее: нашел знакомое лицо в одной из касс и встал в очередь именно к этому окошечку. К моему удивлению, кассир меня узнала: она заулыбалась, что-то на своем языке прощебетала и мгновенно выдала мне то, что я и хотел. Я почему-то сказал ей: «мерси» и уже знакомым путем двинулся в чрево метро.
        Ковент Гарден был великолепен. У меня еще было время, и поэтому я решил побродить по этому знаменитому лондонскому островку культуры и искусства. На каждом шагу молодые люди (в основном, - девушки) предлагали попробовать всевозможные кулинарные изделия (конфеты, мороженое, пирожные), - такая реклама. Каждые пять-десять метров встречались застывшие фигуры из прошлого – принцы, короли, пираты, негры, знаменитые персонажи из пьес Шекспира, сказочные персонажи… Иногда они вдруг оживали, отходили в сторону и пили чай или кофе из термосов, заедая бутербродами, а потом снова возвращались на свое рабочее место. Я до сих пор так и не понял, чем они зарабатывают на жизнь. Но было интересно проходить мимо них: как будто постоянно переходишь из эпохи в эпоху, из сказки в жизнь, а потом опять из жизни в сказку. Здесь все просто гуляли. И я прогуливался по улицам Ковент Гардена, глазея на великолепную архитектуру (даже забыв, что у меня есть фотокамера), частенько перекусывая бесплатным мороженым, которое я очень даже уважаю.
         А вот и церковь Святого Павла, где будет проходить конкурс. На каменном крыльце стояли какие-то люди, дверь была открыта: кто-то входил в нее, кто-то выходил, - текла обыкновенная туристическая жизнь. В скверике перед церковью стояли скамейки, на которых отдыхали то ли люди, то ли англичане. На одной из скамеек я услышал русскую речь и подошел к сидящим. Оказались совсем родные люди – из Украины: уже довольно давно живут в пригороде Лондона, работают и на жизнь совсем даже не жалуются. Приехали специально на Турнир – послушать поэтов. Интересно.
         Тут же, в скверике, бродили и сами участники турнира. Я подошел к ним: поговорили ни о чем. Между нами, почему-то, была пропасть. Я не знаю, чем это можно объяснить, но разговор не клеился, хотя я любитель разговоров с незнакомыми людьми. Когда началось прослушивание конкурсантов в самой церкви, я понял, почему нам не о чем говорить. Стихи были вроде бы ладные, но чего-то в них не хватало. Все конкурсанты были выходцами из России: живут на Западе уже довольно давно, пишут стихи, естественно, на русском языке, пишут в основном о России (может, - ностальгия?), хотя Россию уже перестали понимать… Получилось: моя твоя не понимай. Пафосно, красиво, но… не мое. Зачем я сюда приехал???

Отступление одиннадцатое.

        В 2008 году в конце августа я побывал на Валдае (Новгородская область) на фестивале авторской песни. Встретил множество знакомых по другим фестивалям. Появились в моем обозрении и новые лица. Особенно запал в душу Валерий Киселев (Москва): его песня «Соловки» до сих пор не покидает мою голову. В песне, которая звучала в течение четырех с половиной минут, так много сказано – и не только о Соловках, - о нашей жизни, о России. Много говорили, пели: и днем, и вечером, и ночью, и на сцене, и у костра, и за столиком в небольшом кафе… Было просто здорово! Россия! Что тут еще сказать? А все-таки мысли по поводу определения «авторской» песни не покидало меня и здесь. Большинство услышанных песен никак не вписывались в мое представление об «авторской» песне, тем более что сейчас многие пишут песни на чужие стихи, используя некий набор музыкальных штампов, присущих якобы такой песне. Раньше, насколько я помню, были КСП – клубы самодеятельной песни. Мне кажется, что понятие «самодеятельная песня» было куда честнее, чем «авторская». Авторами песен или бардами я считаю тех, кто пишет песни: все свое – и стихи, и музыка, и исполнение, а самое главное, - в этих песнях есть поэзия.

      Конкурс как-то довольно быстро завершился, и я опять оказался свободен. Куда? – На площадь Пикадильи. Давно хотел там побывать. Но по дороге надо было остановиться в одном месте центра Лондона, чтобы завтра не блуждать: хотелось побывать в Гайд-парке.
            Выхожу из метро: довольно пустынная улица, заборы какие-то (наверное, - ремонт), столб, у столба женская фигура… вроде, - знакомое лицо… Откуда? – В Лондоне? Походил кругами вокруг, приглядываясь. Вроде, - моя знакомая по Интернету, та, которой в самолете решил не звонить… Подошел поближе: вроде, она, принял решение, подошел еще ближе. Да, точно она.
«Вы не Надя?» - громко (для смелости) спросил я у женщины. Женщина посмотрела мне в лицо и: «Коля?». Мы долго еще не могли прийти в себя: болтали без умолку, бродили по узким улочкам Лондона, вышли на набережную Темзы, фотографировались… я читал ей стихи… она рассказывала мне, как к ней приходят ее рассказы и повести… Удивительная штука – жизнь… Это ж надо! В этот день наше знакомство по интернету перешло в личное знакомство. Я до сих пор переписываюсь с этой удивительной женщиной. Она – писатель (не писательница, - писатель). Все, что я прочел из ее произведений, мне очень понравилось. Давно я не читывал такую светлую и пронзительно чувствительную прозу. Нет, все же есть на свете справедливость!

Отступление двенадцатое.

       Всегда хотелось слушать песни, которые проникают в твою душу, что-то делают с ней. Не часто возникают такие ощущения, но бывает. У меня не так много друзей в среде «авторской» песни, но есть: встречи с ними приносят море эмоций, связанных с услышанным. Штампы раздражают, особенно, если еще и песня ни о чем: голова начинает раскалываться, если ждешь чего-то, а песня ни к чему не приводит – пустота… Я вообще делю стихотворчество на «стихи» и «поэзию». Встречи с поэзией редки, но зато незабываемы. И друзья появляются именно из поэтической среды. Как-то в г. Кировске (Мурманская область) на фестивале услышал молодого парня из Мурманска: не очень складные стихи, не совсем выверенная мелодия… но что-то меня тронуло… мы потом долго говорили о поэзии, и я понял, что этот молодой человек – поэт. Если его не обломает среда штампованных ребят, из него выйдет прекрасный автор песен, а, может быть, и стихов, что, конечно же, не одно и то же.

Не было печали…

       Последний день в Лондоне… Все-таки – удивительный город, хотя и не мой: странное чувство неопределенности по отношению к нему меня не покидает до сих пор. В последний день хотелось чего-то большего, чем было до сих пор, хотя много чего повидал в этом огромном городе, но хотелось… Я побродил все-таки по Гайд-парку – огромному парковому мегаполису, посидел у мемориала принцессы Дианы: все-таки была удивительная женщина… На выходе из парка увидел кавалькаду всадников в красивых костюмах на лошадях… Лондон!!!  А я по привычке – на площадь Пикадильи: там почему-то мне было очень комфортно… и мне так хотелось еще раз попытаться обменять что-нибудь на дудочку индуса, с которым я познакомился на травке одного из скверов рядом с Пикадильи… Но, увы, дудочку я так и не заполучил, хотя предпринимал неординарные ходы в переговорах: индус остался непреклонен…
        Был последний день моего пребывания в Лондоне, но домой тоже уже хотелось, хотя, конечно, было бы здорово, если бы времени все-таки было чуть-чуть побольше.
         В гостиницу я попал часам к десяти вечера. Рано утром – в аэропорт. Я принял душ, немного передохнул и стал собирать вещи. И вдруг… Нет, - поверить в это было невозможно: у меня не было денег – этих самых английских фунтиков, чтобы… добраться на метро до аэропорта… не было… не хватало… Да, погулял… Сначала был шок… потом стали собираться в кучу мысли: просить у кого-то в долг, пошарить по карманам… Но денег не было… А уезжать, то есть, - улетать, - надо: дома все-таки ждут… Минут пятнадцать я отмеривал шагами свой гостиничный номер и все-таки… нашел выход…
        Через минут двадцать я уже входил наперевес с гитарой в ирландский паб, который полюбился еще в первый день моего пребывания в этом злосчастном городе… Я довольно быстро нашел молодого парня-работника паба-уроженца Украины, с которым познакомился еще в первый раз, и сразу же перешел к делу… Парень понял меня с полуслова: он куда-то исчез буквально на минуты две и, вернувшись, - перешел к делу: подключил микрофоны на небольшой сценической площадке в пабе и что-то сказал в уже подключенный микрофон на английском языке… Я все понял и, схватив первую попавшуюся пустую пивную кружку, расчехлил гитару, двинулся к своей Голгофе…
        В зале был гул: люди ведь пришли отдохнуть – попить пивка, поговорить с друзьями, приятелями… Я провел по струнам гитары и… наступила тишина… полная (я даже вначале и не поверил): я запел… Что я мог запеть? – Конечно, свою песню, - на чистом русском языке… Через две с половиной минуты я завершил свое пение: послышались немногочисленные аплодисменты и… опять гул… Я снова запел, - опять тишина… и опять аплодисменты, но самое главное – фунты в пивную кружку… Я не помню, сколько я спел песен, но к концу моего пения кружка была полна-полнехонька… и я, раскланявшись под рукоплескания англичан, отсчитав недостающие мне для проезда фунты, сказав в микрофон, что я всех угощаю… - ушел со сцены… Гром аплодисментов был неимоверный…
        В свой номер я попал только под утро: меня угощали пивом все, и я не отказывался, - было приятно… Мир!.. Дружба!...

                Отступление тринадцатое

                Если бы мне кто-то сказал, что я занимаюсь не своим делом, я бы ему не поверил… Формула «авторской» песни мне не очень понятна: откуда что взялось, - тоже, но… я пишу песни и мне этот процесс нравится… а мои песни нравятся многим… и песни других авторов тоже нравятся многим… Нет, я, конечно, не знаю, какие песни нравятся людям, но знаю одно – хо-ро-ши-е!!!...

      И все-таки дома…

      Самолет приземлился в Питере и я пошел искать свою гитару. Ей Богу, - успел выхватить ее – родимую – из кучи чемоданов и сумок, вращающихся по кругу… Это вам не Лондон… Российский сервис не утомлял, - но напрягал до предела… Дома! Теперь уже окончательно – дома…
Бессонница
Мне бы в этой круговерти обрести покой.
Мне бы в жизни, да и в смерти - не болеть тоской.
Мне б на краешке Земли обустроиться, -
Чтоб жена могла чуть-чуть успокоиться.
Мне бы солнышка в семье, - хоть за тучами.
Мне б такие видеть сны - да, чтоб не мучили.
Мне б на краешке Земли обустроиться, -
Чтоб жена могла чуть-чуть успокоиться.
Там, на краешке Земли, - не валяются в пыли
Честь и верность, как на паперти копеечка.
Там - покой и тишина. Там бы - верила жена,
Что наладится и в жизни помаленечку.

Мне бы сыновей своих - да не в солдатики, -
Пусть бы лучше послужили математике.
Мне б на краешке Земли обустроиться,
Чтоб жена могла чуть-чуть успокоиться.
Мне бы жить в ладу со всеми, чтоб не каяться.
Мне б дышать весенним ветром и не маяться.
Мне б на краешке Земли обустроиться,
Чтоб жена могла чуть-чуть успокоиться.

Но летят деньки-денечки неразборчиво,
И судьба моя - подружка - не сговорчива...
Мне на краешке Земли - не пристроиться,
И жене моей вовек - не успокоиться.
Ну, хоть бы - горсточку земли,
Где не валяются в пыли
Честь и верность, как на паперти копеечка.
Я бы в душу к вам не лез. –
Был бы видимый прогресс,
И наладилось бы в жизни - помаленечку.

А на море...
Беломорские качели:
То приливы, то отливы…
В нашей северной купели
Волны больно говорливы…
А на море, а на море
Ветерок, ветерок…
Не пускает, не пускает
За порог, за порог…

Ветер северо-восточный –
И в лицо, и в бок, и в спину…
Но всегда ходили кочи
В островную паутину.
А на море, а на море
Ветерок, ветерок…
Не пускает, не пускает
За порог, за порог…

За волной волна все круче,
И взметает песню ветер,
И несут по небу тучи
Все, что помнится на свете…
А на море, а на море
Ветерок, ветерок…
Не пускает, не пускает
За порог, за порог…

От Поморья до Онего -
Колокольный звон веками,
Пробиваясь из-под снега, -
Улетал над Соловками…
А на море, а на море
Ветерок, ветерок…
Не пускает, не пускает
За порог, за порог…
Ветерок, ветерок…

Type mismatch (несоответствие типов)
Нет ни звука из-под… скотча,
и в глазах - одни кресты
на кладбище – многоточьем -
в загородочках пустых…

А… на шее… невесомо…
крест у сына… (type mismatch)…
Мой - отчаянный потомок:
мой убийца…, мой палач…

Каруселью допотопной
мы почти обречены…
Может, лучше – автостопом… –
по проулочкам страны???...

Но… ни звука из-под скотча:
Крест - в глазах, а…  - на меже
Почему-то многоточье -
поросло быльем уже…

Mon ami
Заколдованное лето
в белом саване ночей…
Будто строчка из куплета:                                      
ты – ничья, и я – ничей…

Ночь запуталась в рассвете
Голосами сонными…
Только эхо и ответит:
Mon ami…

Кареглазая соседка,
Поколдуй-ка у костра:
Завари чаечек крепкий,
Чтобы выжить до утра…

Ночь запуталась в рассвете
Голосами сонными…
Только эхо и ответит:
Mon ami…

Улетаю, улетаю…, -
Не держи меня, мой друг:
В небе облачком растаю,
Замыкая жизни круг…

Ночь запуталась в рассвете
Голосами сонными…
Только эхо и ответит:
Mon ami…

Размышления об авторской песне
А на том на бережочке
ходят-бродят песен строчки:
и грустят и веселятся,
и поэтов не боятся.

А на этом бережочке
все болота да все кочки,
нету для души простора:
каждый первый, - нету вторых.

А промежду бережочков
наши общие годочки,
и не надо, братцы, спорить:
чья же радость, чье же горе.

Речка бурная уносит
лета, зимы, весны, осень…
Я загадывать не стану:
то ли поздно, то ли рано.

так пускай на бережочке
ходят-бродят песен строчки,
и грустят, и веселятся,
и поэтов не боятся.

Признание неизвестного русского поэта
Странно все: пустые ночи,
дни без мира и тепла,
сутки - будто между прочим,
и любовь безумно зла,
и в стакане без остатка
растворяются мечты…
Как душа до водки падка –
водку пьем и я, и ты,
только я без остановки,
вне закона, вне причин;
трезвый я почти что кроткий,
пьяный – первый из мужчин;
не в дугу сухая глотка,
промочить ее всегда
лучше не водой, а водкой,
чтобы не было стыда
за поруганное счастье,
за твои глаза в слезах,
чтобы смог всегда украсть я
свой и твой извечный страх…
Я почти устал от злости,
рвусь на части от тоски…
Ну, до встречи на погосте.
Пью последние деньки.
Странно все: пустые ночи,
дни без мира и тепла…
а душа промежду строчек
не дышала, но жила.

Постельная сцена
Лежу в постели, как в нирване,
речным весенним топляком:
расслаблен и немного странен,
с собою будто незнаком;
и в темноте с табачным дымом
вдыхаю бренность бытия…
не бренность же – проходит мимо,
и только простыни хрустят….

Стук в дверь, а я его не слышу, -
не пьян, не болен, не дурак,
но слышу чей-то голос свыше,
как будто в потолке дыра.
А мысли - к черту эти мысли,
их уже некуда девать:
в табачном дыме мысли виснут,
не опадая на кровать.

Сопит жена, не раздражая…
Рассвет в окно. Бессонна ночь.
Кого-то… что-то…. я … рожаю…
и только некому помочь.



ОБЪЯВЛЕНИЯ: |
[an error occurred while processing the directive]