Блог

Я был душой дурного общества,
И я могу сказать тебе:
Мою фамилью-имя-отчество
Прекрасно знали в КГБ.

        В меня влюблялася вся улица
        И весь Савеловский вокзал.
        Я знал, что мной интересуются,
        Но все равно пренебрегал.

Свой человек я был у скокарей,
Свой человек - у щипачей, -
И гражданин начальник Токарев
Из-за меня не спал ночей.

        Ни разу в жизни я не мучился
        И не скучал без крупных дел, -
        Но кто-то там однажды скурвился, ссучился -
        Шепнул, навел - и я сгорел.

Начальник вел себя не въедливо,
Но на допросы вызывал, -
А я всегда ему приветливо
И очень скромно отвечал:

        "Не брал я на душу покойников
        И не испытывал судьбу, -
        И я, начальник, спал спокойненько,
        И весь ваш МУР видал в гробу!"

И дело не было отложено
И огласили приговор, -
И дали все, что мне положено,
Плюс пять мне сделал прокурор.

        Мой адвокат хотел по совести
        За мой такой веселый нрав, -
        А прокурор просил всей строгости -
        И был, по-моему, неправ.

С тех пор заглохло мое творчество,
Я стал скучающий субъект,
Зачем же быть душою общества,
Когда души в нем вовсе нет!

1962

Весна еще в начале,
Еще не загуляли,
Но уж душа рвалася из груди, -
Но вдруг приходят двое
С конвоем, с конвоем.
"Оденься, - говорят, - и выходи!"

        Я так тогда просил у старшины:
        "Не уводите меня из Весны!".

До мая пропотели -
Все расколоть хотели, -
Но - нате вам - темню я сорок дней.
И вдруг - как нож мне в спину -
Забрали Катерину, -
И следователь стал меня главней.

        Я понял, я понял, что тону, -
        Покажьте мне хоть в форточку Весну!

И вот опять - вагоны,
Перегоны, перегоны,
И стыки рельс отсчитывают путь, -
А за окном - в зеленом
Березки и клены, -
Как будто говорят: "Не позабудь!"

        А с насыпи мне машут пацаны, -
        Зачем меня увозят из Весны!..

Спросил я Катю взглядом:
"Уходим?" - "Не надо!"
"Нет, хватит, - без Весны я не могу!"
И мне сказала Катя:
"Что ж, хватит так хватит", -
И в ту же ночь мы с ней ушли в тайгу.

        Как ласково нас встретила она!
        Так вот, так вот какая ты, Весна!

А на вторые сутки
На след напали суки -
Как псы на след напали и нашли, -
И завязали суки
И ноги, и руки -
Как падаль по грязи поволокли.

        Я понял, мне не видеть больше сны -
        Совсем меня убрали из Весны...

1962

Сгорели мы по недоразуменью -
Он за растрату сел, а я - за Ксению, -
У нас любовь была, но мы рассталися:
Она кричала и сопротивлялася.

         На нас двоих нагрянула ЧК,
         И вот теперь мы оба с ним зека -
         Зэка Васильев и Петров зека.

А в лагерях - не жизнь, а темень-тьмущая:
Кругом майданщики, кругом домушники,
Кругом ужасное к нам отношение
И очень странные поползновения.

         Ну а начальству наплевать - за что и как, -
         Мы для начальства - те же самые зека -
         Зека Васильев и Петров зека.

И вот решили мы - бежать нам хочется,
Не то все это очень плохо кончится:
Нас каждый день мордуют уголовники,
И главный врач зовет к себе в любовники.

         И вот - в бега решили мы, ну а пока
         Мы оставалися все теми же зека -
         Зека Васильев и Петров зека.

Четыре года мы побег готовили -
Харчей три тонны мы наэкономили,
И нам с собою даже дал половничек
Один ужасно милый уголовничек.

         И вот ушли мы с ним в руке рука, -
         Рукоплескали нашей дерзости зека -
         Зека Петрову, Васильеву зека.

И вот - по тундре мы, как сиротиночки, -
Не по дороге все, а по тропиночке.
Куда мы шли - в Москву или в Монголию, -
Он знать не знал, паскуда, я - тем более.

         Я доказал ему, что запад - где закат,
         Но было поздно: нас зацапала ЧК -
         Зека Петрова, Васильева зека.

Потом - приказ про нашего полковника:
Что он поймал двух крупных уголовников, -
Ему за нас - и деньги, и два ордена,
А он от радости все бил по морде нас.

         Нам после этого прибавили срока,
         И вот теперь мы - те же самые зека -
         Зека Васильев и Петров зека.


1962

Я не пил, не воровал
Ни штанов, ни денег,
Ни по старой я не знал,
Ни по новой фене.

        Запишите мне по глазу,
        Если я соврал, -
        Падла буду, я ни разу
        Грош не своровал!

Мне сказали - торгаши
Как-то там иначе, -
На какие-то гроши
Строят себе дачи.

        Ну и я решил податься
        К торгашам, клянусь,
        Честный я - чего бояться! -
        Я и не боюсь.

Начал мной ОБХС
Интересоваться, -
А в меня вселился бес -
Очень страшный, братцы:

        Раз однажды я малину
        Оптом запродал, -
        Бес - проклятая скотина -
        Половину взял!

Бес недолго все вершил -
Все раскрыли скоро, -
Суд - приятное решил
Сделать прокурору.

        И послали по Указу -
        Где всегда аврал.
        Запишите мне по глазу,
        Если я соврал!

Я забыл про отчий дом
И про нежность к маме,
И мой срок, как снежный ком,
Обрастал годами.

Я прошу верховный суд -
Чтоб освободиться, -
Ведь жена и дети ждут
Своего кормильца!..

1962

Правда ведь, обидно - если завязал,
И товарищ продал, падла, и за все сказал:
За давнишнее, за драку - все сказал Сашок, -
И двое в синем, двое в штатском, черный воронок...

         До свиданья, Таня, а, может быть - прощай!
         До свиданья, Таня, если можешь - не серчай!
         Но все-таки обидно, чтоб за просто так
         Выкинуть из жизни напрочь цельный четвертак!

На суде судья сказал: "Двадцать пять! До встречи!"
Раньше б горло я порвал за такие речи!
А теперь - терплю обиду, не показываю виду, -
Если встречу я Сашка - ох как изувечу!

         До свиданья, Таня, а, может быть - прощай!
         До свиданья, Таня, если можешь - не серчай!
         Но все-таки обидно, чтоб за просто так
         Выкинуть из жизни напрочь цельный четвертак!

1962

Люди говорили морю: "До свиданья",
Чтоб приехать вновь они могли -
В воду медь бросали, загадав желанья, -
Я ж бросал тяжелые рубли.

Может, это глупо, может быть - не нужно, -
Мне не жаль их - я ведь не Гобсек.
Ну а вдруг найдет их совершенно чуждый
По мировоззренью человек!

Он нырнет, отыщет, радоваться будет,
Удивляться первых пять минут, -
После злиться будет: "Вот ведь, - скажет, - люди!
Видно, денег куры не клюют".

Будет долго мыслить головою бычьей:
"Пятаки - понятно - это медь.
Ишь - рубли кидают, - завели обычай!
Вот бы, гаду, в рожу посмотреть!"

Что ж, гляди, товарищ! На, гляди, любуйся!
Только не дождешься, чтоб сказал -
Что я здесь оставил, как хочу вернуться,
И тем более - что я загадал!

1962

У меня гитара есть - расступитесь стены!
Век свободы не видать из-за злой фортуны!
Перережьте горло мне, перережьте вены -
Только не порвите серебряные струны!

Я зароюсь в землю, сгину в одночасье -
Кто бы заступился за мой возраст юный!
Влезли ко мне в душу, рвут ее на части -
Только б не порвали серебряные струны!

Но гитару унесли, с нею - и свободу, -
Упирался я, кричал: "Сволочи, паскуды!
Вы втопчите меня в грязь, бросьте меня в воду -
Только не порвите серебряные струны!"

Что же это, братцы! Не видать мне, что ли,
Ни денечков светлых, ни ночей безлунных?!
Загубили душу мне, отобрали волю, -
А теперь порвали серебряные струны...

1962

Как в старинной русской сказке - дай бог памяти! -
Колдуны, что немного добрее,
Говорили: "Спать ложись, Иванушка!
Утро вечера мудренее!".

Как однажды поздно ночью добрый молодец,
Проводив красну девицу к мужу,
Загрустил, но вспомнил: завтра снова день,
Ну, а утром - не бывает хуже.

Как отпетые разбойники и недруги,
Колдуны и волшебники злые
Стали зелье варить, и стал весь мир другим,
И утро с вечером переменили.

Ой, как стали засыпать под утро девицы
После буйна веселья и зелья,
Ну, а вечером - куда ты денешься -
Снова зелье - на похмелье!

И выходит, что те сказочники древние
Поступили и зло и негоже.
Ну, а правда вот: тем, кто пьет зелие, -
Утро с вечером - одно и тоже.

1962

В тот вечер я не пил, не пел -
Я на нее вовсю глядел,
         Как смотрят дети, как смотрят дети.
Но тот, кто раньше с нею был,
Сказал мне, чтоб я уходил,
Сказал мне, чтоб я уходил,
         Что мне не светит.

И тот, кто раньше с нею был, -
Он мне грубил, он мне грозил.
         А я все помню - я был не пьяный.
Когда ж я уходить решил,
Она сказала: "Не спеши!"
Она сказала: "Не спеши,
         Ведь слишком рано!"

Но тот, кто раньше с нею был,
Меня, как видно, не забыл, -
         И как-то в осень, и как-то в осень -
Иду с дружком, гляжу - стоят, -
Они стояли молча в ряд,
Они стояли молча в ряд -
         Их было восемь.

Со мною - нож, решил я: что ж.
Меня так просто не возьмешь, -
         Держитесь, гады! Держитесь, гады!
К чему задаром пропадать,
Ударил первым я тогда,
Ударил первым я тогда -
         Так было надо.

Но тот, кто раньше с нею был, -
Он эту кашу заварил
         Вполне серьезно, вполне серьезно.
Мне кто-то на плечи повис, -
Валюха крикнул: "Берегись!"
Валюха крикнул: "Берегись!" -
         Но было поздно.

За восемь бед - один ответ.
В тюрьме есть тоже лазарет, -
         Я там валялся, я там валялся.
Врач резал вдоль и поперек.
Он мне сказал: "Держись, браток!"
Он мне сказал: "Держись, браток!" -
         И я держался.

Разлука мигом пронеслась,
Она меня не дождалась,
         Но я прощаю, ее - прощаю.
Ее, как водится, простил,
Того ж, кто раньше с нею был,
Того, кто раньше с нею был, -
         Не извиняю.

Ее, конечно, я простил,
Того ж, кто раньше с нею был,
Того, кто раньше с нею был, -
         Я повстречаю!

1962

Из-за гор - я не знаю, где горы те, -
Он приехал на белом верблюде,
Он ходил в задыхавшемся городе -
И его там заметили люди.

        И людскую толпу бесталанную
        С ее жизнью беспечной {и} зыбкой
        Поразил он спокойною, странною
        И такой непонятной улыбкой.

Будто знает он что-то заветное,
Будто слышал он самое вечное,
Будто видел он самое светлое,
Будто чувствовал все бесконечное.

        И взбесило толпу ресторанную
        С ее жизнью и прочной и зыбкой
        То, что он улыбается странною
        И такой непонятной улыбкой.

И герои все были развенчаны,
Оказались их мысли преступными,
Оказались красивые женщины
И холодными и неприступными.

        И взмолилась толпа бесталанная -
        Эта серая масса бездушная, -
        Чтоб сказал он им самое главное,
        И открыл он им самое нужное.

И, забыв все отчаянья прежние,
На свое место встало все снова:
Он сказал им три са{мые} нежные
И давно позабытые {слова}.

1961