Блог

На Сергиев Посад уходят электрички,
торопится закат рождественского дня.
Все люди на земле мне братья и сестрички,
а смотрят на меня как будто не родня.

Нас перепутал Бог, перемешал, рассеял:
кто избран, но не свят, кто грешен, но спасен.
Зимою спит земля и движется на север,
на Сергиев Посад, что снегом занесен.

Он снегом занесен, но так заносят в книгу,
что пишут на земле, читают в небесах,
чтобы поднять главу к Спасающему лику,
чтобы найти себя в единственных глазах.

И будет теплый дым над крышами в сугробах
и неземной уют земного бытия.
А я во всех грехах повинен, кроме злобы -
такую вот судьбу сложили Ты и я.

Помилуй меня, брат! Прости меня, сестричка!
Все падают года и тащат нас назад.
В рождественский закат уходит электричка
на Сергиев Посад, на Сергиев Посад.

Остановка в пути. Переполнен вагон.
Перелетные птицы готовят ночлег.
На пустом полустанке неясный огонь.
Я, пожалуй, сойду - и простынет мой след
в переулках среди покосившихся изб.
Я безмерно устал побеждать в поддавки.
Я спускаюсь к воде, и мерещится из-
под Талдома птицы летят на ставки.

Из-под Талдома - значит, летят журавли.
Из-под Талдома - значит, к реке Иордан.
На неясный огонь держат курс корабли.
И спешат поезда по своим городам
и досадуют на остановки в пути.
В расписании нет - угадать не берусь.
Чтоб названье узнать, я пытаюсь сойти
то ли в Новый Израиль, то ли в Древнюю Русь...

А вокруг нищета, темнота и покой...
Или души людей превращаются в птиц?
Безымянный ставок был когда-то рекой,
а теперь - перекрытый запрудою Стикс.
Остывает мой след, остаюсь не у дел.
И мерцает огонь, и стекло дребезжит.
Разве это вина? Просто я захотел
научиться у птиц на две родины жить.

Сегодня день такой, один на целый век,
Ведь в жизни только раз встречается такое.
Сегодня умер Бог и выпал первый снег,
И это не сулит ни воли, ни покоя.

Я подношу ко рту снег, тающий в горсти.
Сегодня умер Бог, хоть это невозможно.
И стало быть, грехов никто нам не простит,
И стало быть, в беде никто нам не поможет.

Отныне без надежд в грядущее гляжу,
Отныне больше нет ни ада и ни рая.
Я пьяненький оркестр сегодня приглашу,
Пускай себе гремит, пускай себе играет.

О Боже, это все творится наяву,
Нетронутый бокал и музыка истошна.
Сегодня умер Бог, а я еще живу,
Гляжу на этот мир, бесстрастный и безбожный.

Запутавшись в конец в добре его и зле,
Отчаянно ломлюсь в распахнутые двери.
Сегодня умер Бог и больше на земле
Мне некого любить и не в кого поверить.

И только белый снег летит в порочный круг,
А Бог ушел туда, куда уходят боги.
Лишь выпала строка, как яблоко из рук,
И покатилась прочь, прохожему под ноги.

Останется всего одна монета
В кармане, зацелованном дождем,
Которой как медалью награжден.
Монета цвета спелого ранета.

Последняя, наверное грешна,
Хранимая про черный день, скупая.
А этот день сегодня наступает,
И кажется, монета не нужна.

Оставь ее себе, как подаянье,
Как должную оплату ремесла,
Как вечное проклятие числа.
Оставь ее себе как оправданье.

Не все ль равно, проси или плати,
Прикройся строчкой Ветхого завета.
Оставь себе последнюю монету...
Последнюю...одну...из тридцати.

Что слышишь ты, Масличная гора?
Еще весна, шумит поток Кедрона.
А впереди привычная жара,
что обожжет оливовые кроны,
и захрустят песок и доломит,
запахнет маслом спелая маслина…
Напротив, за стеной Иерусалима
играющий на арфе царь Давид.

Что видишь ты, Масличная гора?
Где ныне: на земле или на небе?
Пусть временна безвременья пора,
но искривляет древо жизни стебель.
Ты видишь, как душа моя болит?
При этом улыбается счастливо:
напротив, за стеной Иерусалима
играющий на арфе царь Давид.

Что знаешь ты, Масличная гора?
Мы все пройдем, а все на свете будет.
Не эхо подпевает до утра,
а прошлые и будущие люди.
Когда меня Господь освободит,
быть может, вечный сон мне будет сниться:
я снова звук от твоего мизинца
играющий на арфе царь Давид.