Блог

Меня опять ударило в озноб,
Грохочет сердце, словно в бочке камень.
Во мне живет мохнатый злобный жлоб
С мозолистыми цепкими руками.

Когда мою заметив маету,
Друзья бормочут: "Скоро загуляет", -
Мне тесно с ним, мне с ним невмоготу!
Он кислород вместо меня хватает.

Он не двойник и не второе "я",
Все объясненья выглядят дурацки, -
Он плоть и кровь - дурная кровь моя -
Такое не приснится и Стругацким.

Он ждет, когда закончу свой виток,
Моей рукою выведет он строчку, -
И стану я расчетлив и жесток
И всех продам - гуртом и в одиночку.

Я оправданья вовсе не ищу, -
Пусть жизнь уходит, ускользает, тает.
Но я себе мгновенья не прощу,
Когда меня он вдруг одолевает.

Но я собрал еще остаток сил,
Теперь его не вывезет кривая:
Я в глотку, в вены яд себе вгоняю -
Пусть жрет, пусть сдохнет - я перехитрил.

1979

своим сокамерникам

Я вам, ребяты, на мозги не капаю,
Но вот он - перегиб и парадокс:
Ковой-то выбирают римским папою -
Ковой-то запирают в тесный бокс.

Там все места - блатные расхватали и
Пришипились, надеясь на авось, -
Тем временем во всей честной Италии
На папу кандидата не нашлось.

        Жаль, на меня не вовремя накинули аркан, -
        Я б засосал стакан - и в Ватикан!

Церковники хлебальники разинули,
Замешкался маленько Ватикан, -
Мы тут им папу римского подкинули -
Из наших, из поляков, из славян.

Сижу на нарах я, в Нарофоминске я.
Когда б ты знала, жизнь мою губя,
Что я бы мог бы выйти в папы римские, -
А в мамы взять - естественно, тебя!

        Жаль на меня не вовремя накинули аркан, -
        Я б засосал стакан - и в Ватикан!

При власти, при деньгах ли, при короне ли -
Судьба людей швыряет как котят.
Но как мы место шаха проворонили?!
Нам этого потомки не простят!

Шах расписался в полном неумении -
Вот тут его возьми и замени!
Где взять? У нас любой второй в Туркмении -
Аятолла и даже Хомейни.

        Всю жизнь мою в ворота бью рогами, как баран, -
        А мне бы взять Коран - и в Тегеран!

В Америке ли, в Азии, в Европе ли -
Тот нездоров, а этот вдруг умрет...
Вот место Голды Меир мы прохлопали, -
А там - на четверть бывший наш народ.

Плывут у нас по Волге ли, по Каме ли
Таланты - все при шпаге, при плаще, -
Руслан Халилов, мой сосед по камере, -
Там Мао делать нечего вообще!

1978-1979

Слева бесы, справа бесы,
Нет! По новой мне налей!
Эти - с нар, а те - из кресел:
Не поймешь, какие злей.

И куда, в какие дали,
На какой еще маршрут
Нас с тобою эти врали
По этапу поведут!

Ну, а нам что остается?
Дескать - горе не беда?
Пей, дружище, если пьется,
Все пустыми невода.

Что искать нам в этой жизни?
Править к пристани какой?
Ну-ка, солнце, ярче брызни!
Со святыми упокой...

1979

В белье плотной вязки,
        В шапчонке неброской,
        Под буркою бати -
        Опять шерстяной -
        Я не на Аляске,
        Я не с эскимоской, -
        Лежу я в кровати
        С холодной женой.

        Идет моей Наде
        В плетеной рогоже,
        В фуфайке веселой,
        В китайском плаще,
        И в этом наряде
        Она мне дороже
        Любой полуголой,
        А голой - вообще!

Не нашел сатана денька,
Все зимы ему мало! -
        Нет, напакостил в праздник точь-в-точь!..
Не тяни же ты, Наденька,
На себя одеяло
        В новогоднюю ночь!

        Тьфу в нас, недоенных,
        Чего мы гундосим!
        Соседу навесить -
        Согреться чуток?
        В центральных районах
        В квартирах - плюс восемь,
        На кухне - плюс десять,
        Палас - как каток.

        Сожгем мы в духовке
        Венгерские стулья
        И финское кресло
        С арабским столом!
        Где надо - мы ловки:
        Все прем к себе в улья,
        А тут, интересно,
        Пойдем напролом?

Вдруг умы наши сонные
Посетила идея:
        Десять - это же с водкой полста!
Наливай же граненые,
Да давай побыстрее!..
        Вот теперь красота!

1979

Москва. Театр Вахтангова. От Таганки.
             Любимцу публики, рампы, руля.
             Желаем дома, в лесу и в загранке
             Удач, оптимизма, добра и рубля.
                   Юрий Любимов и его команда.

Ты ровно десять пятилеток в драке,
В бою за роли, время и блага.
Все Яковлевы - вечно забияки:
Еще в войну повелевали "ЯКи"
И истребляли в воздухе врага!

Дела их - двояки и трояки,
Якшаться с ними славно и дружить.
Актеры - Яки, самолеты - "ЯКи",
И в Азии быки - все те же яки...
Виват всем ЯКам - до ста лет им жить!

Желаем с честью выйти из виража и пьянки,
И пусть тебя минует беда, хула, молва...
Як-50, желают тебе друзья с Таганки
Счастливого полета, как "ЯКу-42"!

24 апреля 1978

Не чопорно и не по-светски -
По человечески меня
Встречали в Северодонецке
Семнадцать раз в четыре дня.

15 января 1978

Давайте я спою вам в подражанье рок-н-ролу,
Глухим и хриплым тембром из-за плохой иглы,
Пластиночкой на ребрах, в оформленьи невеселом,
Какими торговали пацаны из-под полы.

        Ну, например, о лете, - которого не будет,
        Ну, например, о доме, - что быстро догорел,
        Ну, например, о брате, - которого осудят,
        О мальчике, которому - расстрел!

Сидят больные легкие в грудной и тесной клетке.
Рентгеновские снимки - смерть на черно-белом фоне.
Разбалтывают пленочки о трудной пятилетке
И продлевают жизнь себе, вертясь на патефоне.

1978

Какой был бал! Накал движенья, звука, нервов!
Сердца стучали на три счета вместо двух.
К тому же дамы приглашали кавалеров
На белый вальс традиционный - и захватывало дух.

Ты сам, хотя танцуешь с горем пополам,
Давно решился пригласить ее одну, -
Но вечно надо отлучаться по делам -
Спешить на помощь, собираться на войну.

И вот, все ближе, все реальней становясь,
Она, к которой подойти намеревался,
Идет сама, чтоб пригласить тебя на вальс, -
И кровь в висках твоих стучится в ритме вальса.

        Ты внешне спокоен средь шумного бала,
        Но тень за тобою тебя выдавала -
        Металась, ломалась, дрожала она в зыбком свете свечей.
        И бережно держа, и бешено кружа,
        Ты мог бы провести ее по лезвию ножа, -
        Не стой же ты руки сложа, сам не свой и - ничей!

        Если петь без души - вылетает из уст белый звук.
        Если строки ритмичны без рифмы, тогда говорят: белый стих.
        Если все цвета радуги снова сложить - будет свет, белый свет.
        Если все в мире вальсы сольются в один - будет вальс, белый вальс.

Был белый вальс - конец сомненьям маловеров
И завершенье юных снов, забав, утех, -
Сегодня дамы приглашали кавалеров -
Не потому, не потому, что мало храбрости у тех.

Возведены на время бала в званье дам,
И кружит головы нам вальс, как в старину.
Партнерам скоро отлучаться по делам -
Спешить на помощь, собираться на войну.

Белее снега белый вальс, кружись, кружись,
Чтоб снегопад подольше не прервался!
Она пришла, чтоб пригласить тебя на жизнь, -
И ты был бел - белее стен, белее вальса.

        Ты внешне спокоен средь шумного бала,
        Но тень за тобою тебя выдавала -
        Металась, ломалась, дрожала она в зыбком свете свечей.
        И бережно держа, и бешено кружа,
        Ты мог бы провести ее по лезвию ножа, -
        Не стой же ты руки сложа, сам не свой и - ничей!

        Если петь без души - вылетает из уст белый звук.
        Если строки ритмичны без рифмы, тогда говорят: белый стих.
        Если все цвета радуги снова сложить - будет свет, белый свет.
        Если все в мире вальсы сольются в один - будет вальс, белый вальс.

Где б ни был бал - в лицее, в Доме офицеров,
В дворцовой зале, в школе - как тебе везло, -
В России дамы приглашали кавалеров
Во все века на белый вальс, и было все белым-бело.

Потупя взоры, не смотря по сторонам,
Через отчаянье, молчанье, тишину
Спешили женщины прийти на помощь нам, -
Их бальный зал - величиной во всю страну.

Куда б ни бросило тебя, где б ни исчез, -
Припомни этот белы зал - и улыбнешься.
Век будут ждать тебя - и с моря и с небес -
И пригласят на белый вальс, когда вернешься.

        Ты внешне спокоен средь шумного бала,
        Но тень за тобою тебя выдавала -
        Металась, ломалась, дрожала она в зыбком свете свечей.
        И бережно держа, и бешено кружа,
        Ты мог бы провести ее по лезвию ножа, -
        Не стой же ты руки сложа, сам не свой и - ничей!

        Если петь без души - вылетает из уст белый звук.
        Если строки ритмичны без рифмы, тогда говорят: белый стих.
        Если все цвета радуги снова сложить - будет свет, белый свет.
        Если все в мире вальсы сольются в один - будет вальс, белый вальс.

1978

Михаилу Шемякину

Словно бритва рассвет полоснул по глазам,
Отворились курки, как волшебный сезам,
Появились стрелки, на помине легки, -
И взлетели стрекозы с протухшей реки,
И потеха пошла - в две руки, в две руки!

Вы легли на живот и убрали клыки.
Даже тот, даже тот, кто нырял под флажки,
Чуял волчие ямы подушками лап;
Тот, кого даже пуля догнать не могла б, -
Тоже в страхе взопрел и прилег - и ослаб.

Чтобы жизнь улыбалась волкам - не слыхал, -
Зря мы любим ее, однолюбы.
Вот у смерти - красивый широкий оскал
И здоровые, крепкие зубы.

        Улыбнемся же волчей ухмылкой врагу -
        Псам еще не намылены холки!
        Но - на татуированном кровью снегу
        Наша роспись: мы больше не волки!

Мы ползли, по-собачьи хвосты подобрав,
К небесам удивленные морды задрав:
Либо с неба возмездье на нас пролилось,
Либо света конец - и в мозгах перекос, -
Только били нас в рост из железных стрекоз.

Кровью вымокли мы под свинцовым дождем -
И смирились, решив: все равно не уйдем!
Животами горячими плавили снег.
Эту бойню затеял не Бог - человек:
Улетающим - влет, убегающим - в бег...

Свора псов, ты со стаей моей не вяжись,
В равной сваре - за нами удача.
Волки мы - хороша наша волчая жизнь,
Вы собаки - и смерть вам собачья!

        Улыбнемся же волчей ухмылкой врагу,
        Чтобы в корне пресечь кривотолки.
        Но - на татуированном кровью снегу
        Наша роспись: мы больше не волки!

К лесу - там хоть немногих из вас сберегу!
К лесу, волки, - труднее убить на бегу!
Уносите же ноги, спасайте щенков!
Я мечусь на глазах полупьяных стрелков
И скликаю заблудшие души волков.

Те, кто жив, затаились на том берегу.
Что могу я один? Ничего не могу!
Отказали глаза, притупилось чутье...
Где вы, волки, былое лесное зверье,
Где же ты, желтоглазое племя мое?!

...Я живу, но теперь окружают меня
Звери, волчих не знавшие кличей, -
Это псы, отдаленная наша родня,
Мы их раньше считали добычей.

        Улыбаюсь я волчей ухмылкой врагу,
        Обнажаю гнилые осколки.
        Но - на татуированном кровью снегу
        Наша роспись: мы больше не волки!

1977-1978

Михаилу Шемякину с огромной
                    любовью и пониманием.

Однажды я, накушавшись от пуза,
Дурной и красный, словно из "парилки",
По кабакам в беспамятстве кружа,
Очнулся на коленях у француза -
Я из его тарелки ел без вилки
И тем француза резал без ножа.

        Кричал я: "Друг! За что боролись?!" - Он
        Не разделял со мной моих сомнений.
        Он был напуган, смят и потрясен,
        И пробовал прогнать меня с коленей.

Не тут-то было! Я сидел надежно,
Обняв его за тоненькую шею,
Смяв оба его лацкана в руке,
Шептал ему: "Ах! Как неосторожно!
Тебе б зарыться, спрятаться в траншею,
А ты рискуешь в русском кабаке!"

        Он тушевался, а его жена
        Прошла легко сквозь все перипетии:
        "Знакомство с нами свел сам Сатана,
        Но - добрый, ибо родом из России".

Француз страдал от недопониманья,
Взывал ко всем: к жене, к официантам, -
Жизнь для него пошла наоборот.
Цыгане висли, скрипками шаманя,
И вымогали мзду не по талантам,
А я совал рагу французу в рот.

        И я вопил: "Отец мой имярек -
        Герой, а я тут с падалью якшаюсь!"
        И восемьдесят девять человек
        Кивали в такт, со мною соглашаясь.

Калигулу ли, Канта ли, Катулла,
Пикассо ли - кого еще не знаю,
Европа-сука тычет невпопад.
[Меня] куда бы пьянка ни метнула,
Я свой Санкт-Петербург не променяю
На вкупе все, хоть он и Ленинград.

        В мне одному немую тишину
        Я убежал до ужаса тверезый.
        Навеки потеряв свою жену,
        В углу сидел француз, роняя слезы.

Я ощутил намеренье благое -
Сварганить крылья из цыганской шали,
Крылатым стать и недоступным стать.
Мои друзья - пьянющие изгои
Меня хватали за руки, мешали,
Никто не знал, что я умел летать.

        Через Pegeaut я прыгнул на Faubourg
        И приобрел повторное звучанье:
        На ноте "до" завыл Санкт-Петербург,
        А это означало "До свиданья".

Мне б по моим мечтам - в каменоломню:
Так много сил, что все перетаскаю, -
Таскал в России - грыжа подтвердит.
Да знали б вы, что я совсем не помню,
Кого я бью по пьянке и ласкаю,
И что плевать хотел на Interdite.

        Да! Я рисую, трачу и кучу!
        Я даже чуть избыл привычку к лени.
        Я потому французский не учу,
        Чтоб мне не сели на колени.

25 июля 1978