Сегодня Николай Михайлович Ненашев, первый заместитель мэра небольшого северного российского городка N,пошел на работу пешком. Обычно заезжала служебная машина, закрепленная только за ним, хотя… медленным шагом до места службы ему было минут двадцать ходу. Нотак уж было принято и Николай Михайлович не отступал от заведенных не им правил. Он никогда не спорил с начальством. Это для подчиненных он был человеком с железным характером: они его не то чтобы боялись, нет, они его даже где-то уважали за какое-то неуемное желание выполнить все запланированное строго в срок, даже если и с отрицательным результатом. Нет, наверное, все-таки не уважали, - боялись. От него всегда зависело очень многое. Это он завел неофициальное правило принимать все письма, жалобы от граждан и реагировать на них незамедлительно. Мало кому из подчиненных, конечно, удавалось крутить это колесо без устали, но несмотря ни на что каждое утро Николай Михайлович должен был видеть на своем столе в специальной папочке все, что получено администрацией за прошедший день от граждан этого заштатного городка - с небольшими записочками от ответственных лиц по каждому обращению. Он ежедневно просматривал содержимое этой папочки и на каждом документе появлялась его резолюция: всегда положительная. Но фокус-то и заключался в том, что в конце каждой коротенькой резолюции должен быть какой-то знак препинания, а знаки препинания были не всегда одинаковы: точка означала – беспрекословное выполнение; три точки – все сделать для того, чтобы не выполнять, только – в крайнем случае, когда это уже будет невозможно; а, вот, если не было никакого знака препинания, это означало – ни в коем случае не реагировать положительно. Но когда гражданин добивался личной встречи с ним, что было сделать, мягко говоря, затруднительно, Николай Михайлович всегда тут же, незамедлительно вызывал исполнителя по данному вопросу и отчитывал его по полной программе в присутствии гражданина, безотносительно к знакам препинания. Поэтому он и был Первым замом: он всю отрицательную составляющую брал на себя, хотя, конечно же, крайними были всегда «стрелочники». Мэр о недовольствах граждан даже и не догадывался. Кроме всего прочего, Николай Михайлович даже и думать-то никогда не думал, что он может когда-нибудь стать мэром, да и возраст у него был, как и у многих первых замов, как говорится, - на последнем издыхании: всегда можно было отправить на пенсию. А, вот, опыт-то на пенсию не отправишь. Именно поэтому Мэр относился к своему заму, как к лицу, без которого ему бы никогда не быть в хорошем состоянии духа. А с ним он абсолютно верил в то, что он-то и делает настоящее дело…

А сегодня Николай Михайлович шел на службу пешком. Было странно солнечное утро: в феврале таких на севере не бывало раньше. Но, видно, нашему герою сегодня повезло, как никогда. Он ни о чем почему-то не думал, хотя дел-то у первого зама всегда по горло, но… не думал: настроение было легкое, воздушное, да и какая-то незамысловатая мелодия вертелась в его седой по годам голове, а он даже кожаную утепленную кепку забыл надеть в этот довольно странный для него день. Все было просто здорово, тем более что вечер, проведенный им накануне в теплой компании в ресторане, удался на славу: никто даже не заикнулся о причине вечеринки, просто выпили изрядно, но наутро голова была, как всегда легка и наполнена неисполненными на сегодня делами. Все, как всегда, только февральское утро было странным образом не похоже на предыдущие, как и этот пешеходный маршрут к месту службы.

         Николай Михайлович вдруг увидел, что идет по какой-то незнакомой улице: мэрия была уже почти рядом, но перед ней не было почему-то такой знакомой площадки, выложенной гладким булыжником, не было газона, и улица была не такой широкой, как прежде,- все вокруг было и похожим, и не похожим на все прежде почти родное за многиегоды службы. Внутри у Николая Михайловича было удивление, но… не было раздражения. Он подошел к массивной двери, которая всегда открывалась с большим трудом, но зато закрывалась всегда как-то весело, потянул за ручку, и дверь медленно стала открываться. Первый зам. вошел в небольшой коридорчик, в котором сбоку сегодня почему-то оказалась деревянная застекленная будка (раньше не было), в которой сидела не очень опрятно одетая пожилая женщина, а за ее спиной стоял довольно высокий пожилой мужчина в непонятной Николаю Михайловичу военизированной форме. Женщина открыла небольшое окошечко и строго, поверх очков пристально посмотрела прямо в лицо первому заму. Николай Михайлович просто опешил: он впервые за свою не короткую жизнь в этом учреждении увидел все, что открылось за дверью. Но женщина просто махнула ему рукой: мол, проходите, - и Николай Михайлович как-то безвольно шагнул в сторону, куда ему было указано. Но впереди была очень узкая лестница, она винтом уходила вверх и первому заму стало ясно, что он просто не протиснется между стеной и перилами лестницы: уж больно узок был проход. Тем более что по виденным в детстве и в юности фильмам о советских подводниках ему было даже жутко представить себя в таком, вот, замкнутом пространстве: он боялся всего слишком маленького, узкого, он даже костюмы брал на размер больше, чтобы чувствовать себя повольнее. Он просто испугался, хотя сделал попытку все же протиснуться по этой узкой лестнице, но тут же отпрянул и посмотрел в мутное стекло будки слева. Человек в форме махал ему рукой: мол, проходи, проходи… Но… Николай Михайлович не смог пересилить свой испуг, он замахал руками и стал пятиться к входной двери. Он, конечно,понимал, что ему надо быть на рабочем месте в любом случае, но не мог, ну, никак не мог: спина уже открывала дверь…

        Ненашев выскочил на улицу и застыл в удивлении и в испуге: он-то был таким же, как и прежде, только все вокруг совсем не напоминало даже о вчерашнем дне. Кто-то входил в дверь и уже не возвращался, а он не смог: он просто боялся застрять в этом непонятном ему пространстве.
«Что делать? Может позвонить? Но, куда?» - Он лихорадочно прокручивал в голове все возможные варианты, но ничего конструктивного в голову не приходило. –«Позвонить Мэру?.. Нет, нет, это невозможно…» - Он даже представить себе не мог, какую реакцию мэра вызовет его звонок. – «Ну, что же делать?..»
Николай Михайлович из-за спины входящего в дверь человека снова увидел эту проклятую узкую лестницу и ему пришла в голову отличная мысль: надо вызвать пожарных, ведь такая узкая лестница – это нарушение всех противопожарных норм и правил… но тут же прогнал от себя эту шальную мысль. Сегодня почему-то все было совсем не так, как положено, к чему он привык за многие годы работы, даже улица почему-то сузилась, даже его, первого зама, почему-то никто из проходящих мимо не замечает, как будто его уже и нет на этом свете, как будто он никому уже и не нужен…

      Ненашев бросился вверх по улице… Она уходила куда-то вверх да еще и довольно круто. В какой-то момент он понял, что просто бежит. Здание мэрии закончилось и пошли жилые дома: двух-трехэтажные, хотя еще вчера здесь стояли стандартные пятиэтажки… Мимо проскочил мотороллер, которых он уже давно не видел в родном городе. Первый зам. как-то быстро перебежал улицу и по тропке выскочил на параллельную улицу. Между ними был огромный газон, но почему-то не постриженный, как это было всегда, а – заросший довольно высокой травой. «В феврале трава?..» - Николай Михайлович бросился напролом – через газон к мэрии. Но газон никак не заканчивался… Он бежал и бежал, бежал и бежал, а поле было бесконечным… Ноги разъехались, как повесенней распутице, и Ненашев упал, как-то нелепо раскинув руки, как будто земля выпрыгнула из-под ног. Он лежал с закрытыми глазами и ни о чем не думал: все осталось в прошлом, не было ни неотложных дел, ни мэрии с ее мерзкой узкой лестницей, не было ничего…

        Николай Михайлович открыл глаза: в небе висело светлое пятно, которое то приближалось, то снова улетало под самые облака. Он долго не мог сообразить, что же это такое, а когда понял, то совсем как-то обмяк, скукожился: руки не двигались, хотя он пытался ими махать. Он узнал в этом чертовом пятне в небе свою жену. Она была в белом, развевающемся на ветру платье, вместо рук у нее были огромные крылья, и она почему-то плакала. Ненашев хотел закричать, но у него ничего не получилась. Нет, он вроде кричал, но абсолютно не слышал своего голоса. Он так привык к тому, что его Надежда Петровна была совсем незаметной, неслышной, хотя у нее всегда все было наготове: завтрак, ужин, белоснежная накрахмаленная рубашка, галстук, выглаженные брюки… Только, вот, ее не было… Нет, была, конечно, но как-то уж больно привычно тихо. Николай Михайлович заорал: громко, во весь голос, но тишина висела над полем, только жена то приближалась, то снова улетала высоко-высоко. Он повернул голову и увидел лежащего справа старшего сына. Тот был одет в какое-то немыслимое рванье и лежал так же, как и его отец, - лицом вверх, раскинув руки, глядя в небо широко открытыми глазами…
- Миша, Миша, - попытался позвать сына Ненашев, но тот молчал. Первый зам. давно уже не видел своего старшего. Тот, наверное, уже был майором, если ни подполковником: в милиции быстро растут по службе, если, конечно, фамилия подходящая. Но они уже давно как-то не пересекались: у сына своя семья, дети, - кажется двое… Все эти мелочи знала, конечно, его Надежда Петровна, а ему всегда было недосуг. Если вспоминать, то и мало что вспомнишь из детской, да и из юношеской жизни старшенького: главное дело было – устроить его в хорошее место, а он и не сопротивлялся. А потом-то уж сам, хотя ведь отцовская фамилия всегда выстрелит, где надо. Скоро уж и младшенького пристраивать… «Сколько ж это ему уже стукнуло?» - вспоминал Николай Михайлович, но так и не вспомнил, а повернул голову налево: младшенький-то вот он, рядышком, только лицо, вроде, незнакомое.«Да, нет, это уж точно он, да и чего бы тут делать кому-то постороннему? И так-то все утро наперекосяк». А Надежда Петровна все махала своими огромными крыльями да все плакала: крупные такие слезищи, - далеко видать. А вокруг трава высокая и не шелохнется, как будто даже и маленького-то ветерка нет. Во, семейка!.. Трое в поле лежат, не тронутся, а четвертая в небе парит, аки птица какая… да и никто друг друга-то не слышит: видеть-то отец сыновей видит, только они на него никакого внимания не обращают, но все вроде матушку зрят вподнебесье, а она к ним никак подлететь не может, кто-то ее там держит, не подпускает близко. Тяжело Ненашеву: все утро в дугу скрутило, на работу никак, с детьми никак, с женой тоже ничего… Все вроде и рядом, но так далеко, что в груди захолонуло, будто бы уж и смертушка пришла…

        Открыл глаза Первый зам.: лежит на каком-то стареньком диванчике, - неудобно, прямо жуть, тяжеленное одеяло колется, ничего не помнит. Напрягся Николай Михайлович, повернул голову(встать-то никаких сил почему-то нет): печка белая, а прямо у печи на табурете мать его в синей-синей кофте, в валенках, с платком на голове сидит, да покачивается, да на него смотрит, а в глазах такая тоска, что слезищи сами собой из глаз Ненашева выкатываются. Ведь он-то ее лет, поди, сорок, если не более, не видел: только открытки Надежда Петровна ей к праздникам отправляла…
- Мама, мама… - А дальше-то и сказать нечего: слов никаких не осталось. Если бы по работе, а то… нет слов никаких, только: «Мама, мама…».
И мама на табурете сидит молчком, только подол платья треплет, да, кажется, все на него смотрит. Не выдержал Николай Михайлович, напряг силы последние, медленно, медленно встал да и пошел из избы, как был, так и пошел. А ему и в темноте-то все знакомое: вот и дверь из комнаты, в кухне еще одна печь, а уж из нее дверь в коридор холодный, а направо и дверь на улицу – как всегда, на крючке. Крючок пальцем большим, как в детстве, откинул - дверь-то и поехала на улицу сама по себе, крыльцо, а дальше – двор весь в снегу: февраль же на улице, - снегом сыплет. А в небе звезды – ну, все небо в звездах, и снежинки крупные такие, падают, падают, падают… Повернул Ненашев голову, а над банькой две трети луны висит: за забором лесок, а над леском в аккурат, будто бы на крыше бани-то луна откушенная, и на сугробе псина чья-то сидит, воет. Холодно стало Николаю Михайловичу, а снег сыплет на голову, сыплет, и ветерка никакого ниоткуда, только снег да звезды в небесах: низко так, низко… И вдруг – как сыпанули эти звезды: прямо посыпались с неба – кучками малыми, большими, - как фейерверк, и - в снег за баней, за леском, а - тишина, хоть вой от злости на самого себя…

Прощай - прости, прости - прощай
И дом родной, и отчий край!
Из жизни прежней навсегда
На фронт уходят поезда.

Прощай - прости, прости - прощай,
Чему не быть, не обещай,
О том, что было не грусти,
Прости - прощай, прощай - прости.

Походный марш труби, трубач!
Не плачь, любимая, не плачь.
Пусть обойдёт тебя беда,
Ты только жди меня всегда.

Прощай - прости, прости - прощай,
Примет плохих не примечай
И свет в окошке не гаси,
Прости - прощай, прощай - прости.

В каком бою, в каком краю
Сложу я голову свою,
Где ждут нас крест или звезда
И шаг последний в никуда?

Прощай - прости, прости - прощай,
Смерть как положено, встречай,
Не верь, не бойся, не проси,
Прости - прощай, прощай - прости!

Судьба присягой нам дана,
Судьба теперь у нас одна:
Мы офицеры, господа,
Мы обрусели навсегда.

Листьев желтых планида,
Осень будто с холста.
От подобного вида
Грех не выпить полста!

Спой, струна шестикрыла,
Нам про угли костра,
Чтоб надежда ожила,
Про победу добра.

Стало вдруг очевидно:
Мир спасет красота.
Оживало либидо
После первых полста.

А потом уж накрыло,
Пили аж до утра
Чтобы рожь уродила,
За победу добра,

За любовь, за флюиды
И за пользу Поста,
За поднятье либидо
После каждых полста,

За отель в дельте Нила,
За спасенье бобра,
За портфель с крокодила
И победу добра.

И обидно, обидно
Неспроста, неспроста:
Убывало либидо
После каждых полста.

Но не зря жизнь учила
Пить, не портя добра:
По итогам, на рыло
Вышло больше ведра.

Подкузьмило либидо,
Подвела красота
Превращавшихся в быдло
После каждых полста.

А когда наступила
Расставанья пора,
Зло опять получило
@здюлей от добра.

Я на коечке лежу
И в окошечко гляжу,
Правда,стёклышки в решётку,
Но на это я ложу.

Между небом и землёй,
Между полом и петлёй
На суку цветущей жизни
Я повис ужасной тлёй.

Мого тела механизм
Разрушает пессимизм:
Засорилась тяга к жизни,
Не фурычит организм.

Мне здесь колют,что и всем,
Персонал сдурел совсем,
А я плачу,жопку прячу
И таблеточки не ем.

Мне сказал тогда главврач:
"Ты лечися,а не плачь!
Жизнь,она неоднозначна,
Многогранная,как мяч.

Ты глаза закрой,ага,
И в себе найдёшь врага".
Я пошёл,глаза зажмурил-
Блин,не вижу нифига!

Зенки жмурю дотемна,
Открываю,вот те на:
Надо мной рублём железным
В небе полная луна.

Там два профиля видны:
Точно,тёщи и жены,
Не отдашь тут Богу душу
Под влиянием луны!

Глянул вбок:сосед Кащей
Ест мою тарелку щей,
Не могу без суицида
Я от этих вот вещей!

Гвоздь,верёвка-все дела,
Да сноровка подвела,
Санитары отбуцали,
Обобрали догола.

В простыне я,как в плаще
И вопрос тут не в борще,
Быть,не быть мне в этой жизни,
Если это жизнь ваще?

Дорогие доктора,
Гвоздь забрали на..ера?
Ладно,завтра прыгну с крыши,
Всё,ни пуха,ни пера!

(Б.Москленко)

Задолбался летать буревестник,
Счет на вёдра пошел коньяку,
Плод любви нашей к авторской песне
Зреет ёжиком в правом боку.

Рядом друг мой Борис –
Русской речи изъян,
У Бориса каприз:
Он сегодня не пьян.

Убегаем в тайгу без оглядки,
Получивши от местных люлей,
Нас спасают сырые палатки
И тепло давно мытых людей.

Как без Ленки Парис,
Как без кнопки баян,
Так без стопки Борис
Почти сутки не пьян.

У костра с другом вспомнишь немало
Бывших жён, беспризорных детей,
Жизнь проходит, как дым от мангала,
А с мангалом и жить веселей.

И невнятно Борис
Говорит: "Шоб налей! –
Непонятный Нарцисс
Среднерусских полей.

Не шерше ля фам ночью по-пьянке,
Не ходи в тёмный лес по грибы:
Ты ж все время находишь поганки,
А не то, что "хотелося бы".

Листья падают вниз,                                                                                                                       Грустно пахнет простор,
Тонкой струйкой,Борис,
Не потушишь костер!

Тает птиц перелетная стая,
Верность женщин подобная ей,
Только крепкая дружба мужская
Альпинистской веревки прочней.

Глядя в жуткую высь
И фуйню говоря,
Всё же друг мой Борис
Воздух портит не зря!

Бал изумителен, ах, Маргарита,
Вами восхищены.
И сам Хозяин, и вся его свита
Просто поражены.

Вы, Маргарита, прекрасны,
Но где же в глазах запал?
Вы думаете о Мастере -
Я правильно угадал?

Где ваш неудачник-гений -
Мертвый он или живой?
А вдруг волна невезений
Накрыла его с головой?

Да жив он, что с ним случится.
Смотрит в окно сейчас.
Ему при луне не спится,
Думает он о вас.

Ах, Маргарита, не говорите -
Муж ваш отнюдь не плох,
Да и любой, коль вы захотите,
Будет у ваших ног.

Но смотрите вы бесстрастно
Сквозь восхищенный зал.
Вы думаете о Мастере -
Я правильно угадал?

Ох, долго ему еще маяться
За свой злополучный роман.
Но он, похоже, не кается,
И эти слова не обман.

Сейчас он в больничной палате
Заснул, к стене прислонясь.
Но, как вы и полагаете,
Видит во сне он вас.

Ах, Маргарита! нынче в кредите
Ваш кавалер, сам Черт,
Всё, что хотите - смело просите:
Будет все первый сорт!

На вас взирает ласково
Тот, кто правит бал.
Вы просите о Мастере...
Я правильно угадал.

Как, скажите, уйти от судьбы,
Если свет Вифлеемской звезды
Вам строку на бумагу кладёт
И диктует всю ночь напролёт?
  
Ночь в канун воскресенья длинна,
Такова искупленья цена,
Тыщу лун за когда-то одну
Прокуратор глядит на луну.

Как, скажите, уйти от любви,
От пьянящего тока крови,
В миг, когда он её увидал,
Ту, которую век ожидал?

И на красную лужу вина
Неподкупная светит луна,
Прокуратор глядит на луну
И бессмертно, и зябко ему.

Как, скажите, уйти от креста?
Стала память больна и пуста;
И за окнами чёрен туман,
И в печи догорает роман.

И на мраморе кровью видна
Проступившая лужа вина,
И судья постигает вину,
И казненный скорбит по нему.

В белом плаще с кровавым подбоем
Понтий Пилат. Золотое копье.
Близится туча, пришедшая с моря,
И над Голгофой кружит воронье.

Вы, прокуратор, опутаны ложью,
Раб ваш доносчик, а друг - фарисей.
Вас тянет в Рим, но в Риме все то же,
Хоть, безусловно, мираж там милей.

Истина в том, что сейчас очень жарко,
И голова нестерпимо болит,
и утешение — ваша овчарка,
и наказанье пред вами стоит.

Вас раздражает философ упрямый.
Кентурион, объясните ему,
Что наша жизнь нынче кнут,завтра - пряник.
Пряники реже, увы, чаще кнут.

Что же он делает, этот несчастный...
Эй, за зубами язык придержи!
Инакомыслящий вора опасней
В мире, где правда опаснее лжи.

В общем, он прав, несомненно, но в общем.
В частном ошибся, чего там таить.
Нам сперва ближнего надо прикончить,
Чтобы, покаясь, затем возлюбить.

Первое сделано. Руки умыты.
Вот уже крестятся, локти грызут.
Боже, не верь! Лживы наши молитвы,
Не воскресай: тебя снова убьют.

С пьедестала пропала скульптура.
Век двадцатый отправлен на лом.
Чья там в прошлом маячит фигура?
Это я жду тебя за углом.

На стене написали два слова.
И нелепа людская молва:
Ну и что же что, "Таня + Вова" —
Без любви это просто слова.

Ты мне пишешь по белому черным:
"Yes, I love you. Записку порви".
Я рисую под словом заборным
Свое сердце, мишень для любви.

А с любовью приходит измена:
Ты с Петрухой в столовку пошла
И подходит к концу перемена,
Словно жизнь, что к концу подошла.

Где вы, где вы, счастливые годы,
Святость драки до первой крови?
Скурен первый чинарик свободы,
Выпит первый глоточек любви.

Когда я чинарём пожелтелым
Докурюсь до конца — не реви,
Обозначь лишь на досточке мелом
Год рожденья и дату любви.

Мне сказал один астеник,
Бывший йог и шизофреник,
Что я выгляжу, как веник,
И дышу не там совсем.

Что, сгорая от желаний,
То кручусь, как вшивый в бане,
То верчусь в клещах страданий
И напрасно мясо ем.

Я сказал ему: "калека,
Заждалась тебя аптека:
Мясо - хлеб для человека,
Не работает – не ест".

Ну а он мне: "ты сначала
Ощутишь с потерей кала,
Что такое дхармакала,
Мудха мудхе люпус эст!"

И добавил, что в нирване
Места нет духовной рвани,
ОМ А ХУМ, мол, ПАДМЭ МАНИ,
Ну а я ему: "постой,

Мани место есть в кармане,
На той хум нужны там мани,
Чтоб не в падмэ было Мане
На диване спать со мной.

И закончим пререкаться:
Заждалась душа абзаца
Посошок – и заниматься!"
Он: "вот слово,я не пью!"

Но халява крепче слова –
Выпил, съев в составе плова,
И священную корову,
И пятнистую свинью*.

А потом без разговоров
Сам нарезал мухоморов
И давай гонять трезоров
С реактивным звуком "ОМ!"

Я взлетел, но без турбины,
Видел яркие картины:
То ли выход из вагины,
То ль с Гоморрою Содом.

Больше я не практикую
Не боюсь, но не рискую
Извиняюсь, хатха-йогу,
Еще раз налить сакё.

Чтоб опять беды не вышло,
Всё, сипаи, Харе Кришна!
Харе Рама, в рот вам дышло,
На-му-мё-хо-рэн-гэ-кё!
____________________________
*-укр.вариант:
И пятнистую корову,
И священную свинью.

Луна качалась, как фонарь
У пьяного трактира.
Любви сопутствовал январь
Ключами от квартиры.

У батареи под окном,
Стараясь пить красиво,
Мы грелись импортным вином
Одесского разлива.

Хрипел магнитофон "Дніпро"
Зеленоглазым зверем,
Вы были Мерилин Монро,
Я был Хемингуэем.

Звонил весь вечер телефон,
И мы не отвечали.
И то, что все пройдёт, как сон,
Тогда ещё не знали.

Потом меж шторами в окно
Всю ночь луна светила
На иностранное вино
И джинсы фирмы "Рила".

И был не в силах небосвод
От страсти уберечь нас.
Который час был, месяц, год-
По-видимому, вечность.

Когда от невзгод круговерти
Печальная плачет струна,
Не верьте,не верьте,не верьте,
Налейте-ка лучше вина.

Пока на невидимой флейте
Играет девчонка Весна,
Налейте,налейте,налейте
И пейте,и пейте до дна.

Пока силы есть,не жалейте
Души золотого вина
Налейте,налейте,налейте-
Смотрите,как чаша полна!

Пока на немыслимой флейте
Нам Лето играет фокстрот,
Налейте,налейте,налейте-
И пейте себе без забот.

Пока на чудной киноленте
Снимается наше кино,
Налейте,налейте,налейте,
Чтоб не было скучным оно.

Когда ж на серебряной флейте
Сыграют осенний этюд,
Обычного виски налейте
И пейте его без причуд.

Всю ночь,от боли чуть дыша,
Душа скулила виновато,
Под утро боль ушла куда-то,
А вместе с нею и душа.

Себя истратив до гроша,
В постели холодело тело,
Быть может,время подоспело,
А может,вызрела душа.

Такой момент,ну хоть бы кто
Из детской сказки появился,
Над изголовием склонился-
Хоть ангел,хоть Пегас в пальто.

Вот,круг прощальный соверша,
Под люстрой бабочкой порхала,
На свет рванула и пропала
Моя пропащая душа.

"Кто был ничем,тот станет всем,"
А я избалован был небом,
Не обделён судьбой и хлебом,
Кем только не был,стал никем.

Отныне больше не греша,
Уж не лгала и не блудила,
И не кляла,и не любила
Моя заблудшая душа.

И в надвигавшемся Ничто
Никто не встретил,не поздравил-
Ни Бог,ни черт,ни Пётр,ни Павел,
Ни некто,вообще никто.

"Готова ль к Вечности душа?"-
Слова,звучащие как трубы,
И прошептали мои губы
Довольно внятно:"Ни шиша!"

И врач сказал:"Коллеги,ша!"
И зарядил разрядом тело,
И в путь обратный полетела
Моя ожившая душа.

Боль возвращалась неспеша,
А,может,смерть не торопилась,
А,может,за меня молилась
Одна родная мне душа.

ёрная, как кошка,
Ночь подкралась разом,
Щурится в окошко
Жёлтым своим глазом.

Крест или проклятье? -
Кровь стучит бессонно.
У щеки распятье
В виде телефона.

В пачке сигарета -
Вот и впрямь удача!
Выжить до рассвета-
Вот и вся задача.

Ты проснёшься в полночь,
Набери мой номер.
Поспеши на помощь,
Чтобы я не помер.

Порваны судьбою
Нити звёздной вязи.
У меня с тобою
Нет обратной связи.

Месяц неба юбку
Твоим знаком вышил.
Позвони,брось трубку:
Убедись, что выжил.

На печаль чужую
Ночь глядит плафонно.
До утра дежурю
Я у телефона.

А не смог так больше -
Значит, длинный зуммер.
Подожди подольше:
Убедись, что умер.

Как мало нам отпущено,
Девчонки, пацаны.
Давно ль на тряпки пущены
Потёртые штаны?

Покуда ж под березами
Не начался расчет,
То мы и не тверёзые,
А пьяные ещё.

Лакеев и фанатиков
Воспитывал в нас Хам.
Лупила жизнь романтиков
Линейкой по рукам.

Но свята первая любовь,
И нас Господь хранил,
Портвейном очищая кровь
От фальши и чернил.

Затылочки подбритые,
Из грязи, да в князья -
Шестёрки, нами битые,
Пролезли в кумовья.

С какими истуканами
Живём мы тет-а-тет,
Но водку пьем стаканами
И есть иммунитет!

Пусть времечко упрямое
Всё мчится в небытье -
Кормило то же самое,
Меняется жлобьё.

Нетрезвые, но чистые
От жизни дележа,
Мы пьём вино лучистое
Вблизи от гаража.

Урок к концу подходит,
Недолго до звонка,
Уже по списку водит
Всевышнего рука,

Но мы не дрогнем лицами
На этом рубеже
С такими же девицами,
Готовыми уже.

Прощальный ужин ночью при свечах.
Печальны слезы в голубых очах.
Что может быть ужасней этих мук —
Смотреть на то, как вы едите лук.

Читать пытаюсь с вашего лица —
В прекрасной книге нету ни словца,
Гляжу в глаза, как в зеркало души,
И там брожу в нетронутой глуши.

Играет музыка. Оркестр вошел в азарт.
И я спросил: "вам нравится Моцарт?"
Ответ ваш нежный не услышать мне:
В устах омар,безмолвствуют оне.

Вертится в пальцах курицы кусок,
Струится пот, стекая на висок.
Звучней фагота и сильней стихов —
О, запах пота с запахом духов!

Я вам прочёл "Темнели небеса",
Вы вытерли ладонь о волоса
И засмеялися, пленяя простотой,
И зуб блестел коронкой золотой.

В небе белая овечка,
Шар воздушный как сердечко,
Алых губ твоих колечко,
Небо сине-хоть плыви.

Словно пойманная птица,
Шар над осенью кружится,
Не из шёлка,не из ситца,
А на ниточке любви.


Нет на свете тоньше нити
И напрасно не ищите,
А попробуйте порвите-
Режет серце до крови.

Ненадёжней нет одежды,
Чем осенний плащ надежды,
Если б знали это прежде,
То не мёрзли б без любви.


Детским шариком воздушным
Я пущу по ветру душу,
Ты прости великодушно
И обратно не зови,

Я иные вспомню звуки
И забуду эти муки-
Острый ножичек разлуки,
Босы ноженьки любви.

Суждено сюжету длиться
До скончания времён
Там, где в действующих лицах
Лишь одни – она и он.

Что потом должно случиться,
Знает мальчик Купидон:
То ли жизнь как сон приснится,
То ли явью станет сон.

Над влюблёнными склонится
Благосклонно небосклон,
Млечный путь ковром ложится
Перед теми, кто влюблён.

Небо звездное искрится
И летят она и он –
То ли явь, а то ли снится
Жизнь похожая на сон.

То ли судеб колесницы
Миновали Рубикон,
Толи ангелы, толь птицы –
В вышине она и он.

Как осеннюю страницу
Жёлтый лист роняет клён,
Так пронзительно кружится
Жизнь короткая как сон.

И навек сомкнут ресницы,
Обнявшись, она и он,
Снятся им друг друга лица
И не видят, кто влюблён,

Как по чёрной глади Стикса
К ним спешит седой Харон.
Их уж нет, а им все снится
Жизнь прекрасная как сон.

Май 2010 г.

Жил только тот лишь, кто любил,
Кто как любил, тот так и жил,
В истоках рек, прологах книг
Казалось век, выходит миг.

И только, кто любви достиг,
Все смыслы тайные постиг,
К губам приник, к дрожанию век,
Припал на миг, пропал навек.

Кто не любил, тот и не жил,
Зачем-то чем-то дорожил.
И не понять ему вовек,
Что миг любви и есть твой век.

Тот, кто любил благословен,
Его душа уйдет из вен
В прощенья лик, созвездий бег,
В прощанья миг, в разлуки век.

Когда тоскливо и душа слезится,
Ты выйди в поле, хватит горевать,
Смотри взошла озимая пшеница,
Ей на проблемы наши наплевать.

Пшеница любит солнце, созревает,
Пшеницу любят села, города,
Кто любит суслика, она и знать не знает.
И,впрочем,не узнает никогда.

Пусть жизнь, как оказалось, не повидло
И денег, как с овцы поганой шерсть,
Сплошной тоннель и выхода не видно
И суслика не видно, а он есть!

Свистит подлец и колоски таскает,  
Умрет в когях орлиных – не беда!
Зато там нор никто не заливает
И бампером не стукнет никогда.

И пусть  судьба капризна как девчонка,
Будь выше,видишь,в небе голубом
Недавно откликался на орлёнка,
А суслика покушал – стал орлом.

А кто там дуло в небо поднимает7
Где что увидит, так пальнет туда,
Но этот сверху знать всех не желает
И, впрочем, не узнает никогда.

В цепочке пищевой теряешь годы,
Не жди конца как овощ, или фрукт.
То, что в конце, то и венец природы,
А также окончательный продукт.

Такое если где и убывает,
Не исчезает вовсе никуда
И никогда оно не унывает,
Как, впрочем, и не тонет никогда!

Май 2010 г.

Как климат наш меняется,
Теперь не то, что прежде:
Зимой вдруг потепление,
А летом - снегопад.

И дружно дворники метут,
Но веники всё те же;
И машут вроде чаще,
И тот же результат.

Гидромедцентр привычно врёт,
Вселяя в нас надежды,
Но лишь подтаяли снега,
Метели тут как тут.

Меняет мётлы управдом,
Но дворники всё те же
И даже новою метлой
По старому метут.

Переполох и суета
Царят в бюро прогнозов:
Что говорить, как угадать,
Где лето, где зима?

В столице оттепель пока,
В провинции - морозы,
А на дороге впереди
Не видно ... ничего.

Из застуженных губ
В медь простуженных труб -
То ли вальс, то ли марш
На холодном ветру,

То ли смех, то ли плач
И на черном кумач
И не слышит себя
Полупьяный трубач.

Мы идем как стена,
За спиною спина,
Через праздник колонной
Шагает страна.

На колючем ветру
Лес натруженных рук
И казенные фразы
Из царственных губ.

Мы идем не спеша,
Перегаром дыша
И на стылом ветру
Веселится душа,

Веселится душа -
Наша жизнь хороша
И не стоит она
Ни гроша, ни шиша.

Нам война не урон,
Нами кормят ворон,
Мы устроили праздники
Из похорон,

Платим дань палачам,
Руки жмём стукачам
И заздравные песни
Поём сволочам.

Нам судьбою дана
Явь кошмарного сна,
Где под дудку шагает
Слепая страна,

Сталь великих имен,
Даль безликих колон,
На промозглом ветру
Шелест красных знамен.

Время правых идей,
Век кровавых дождей
И не видно конца
Клоунады вождей.

И бегут поезда
В никуда навсегда
И над лесоповалом
Сияет звезда.

И на призрачный свет
Через тысячу лет
Мы устали идти,
Мы не верим в рассвет,

Наши судьбы сплелись
В беспросветную жизнь,
Мы с тобой не под тою
Звездой родились.

Ты глаза свои скрой
И не тронет конвой,
Здесь прозренье грозит
Обернуться бедой.

На колючем ветру
Лес натруженных рук
И проклятье летит
С окровавленных губ.

Поговори хоть ты со мной,
Мое же отражение.
Как мне гнусен облик твой,
Призрак вырождения.

Неужели это я?
Знать, напился, как свинья.
Надо ж быть таким козлом:
Ошибиться зеркалом.

Ой ты, зеркало-стекло,
Чтоб ты, падло, скисло!
Было тело выпукло,
А теперь — обвисло.

Стал я грушевидный,
Сверху низ не видно.
Сзади лысина пошла -
Значит молодость прошла.

Глаз заплыли васильки
И в груди изжога.
Скоро ног своих коньки
Кину, слава Богу!

Колька-друг и так еврей,
Старше стал еще мудрей,
А я все тупею,
Но не молодею.

Что ты, милочка моя,
Плачешь там чуть слышно?
Знай, что я люблю тебя,
Хоть осечка вышла.

Ты не бойся, не гони -
Мы с тобою здесь одни.
Что дрожишь, с кровати встав?
Это в такт скрипит сустав.

Завтра юное говно
Скажет нам: "подвиньтесь",
Нам же будет все равно -
Тампакс или фитнес.

Только вскоре и оно
Превратиться в прах должно.
Лишь один нетленен
Высушенный Ленин!

Для чего и почему
Лезут в голову куплеты,
Бронхи просят сигареты,
Зенки смотрят на луну?

Для чего дано вино-
Чтоб стаканы не пустели.
И душа полнеет в теле,
Тело вот зачем дано.

Для чего дана душа-
Для страданий, безусловно.
У богатого духовно
За душою ни гроша.

Если плоть душой слаба,
Меня вера выручает
Это то, что отличает
Человека от жлоба.

Смысл надежды объясним:
Чтоб питаться ей, родимой.
Не "смирновкой" ведь единой,
Не "Немировым" одним.

Для чего любовью жил-
Чтоб она меня надула.
Вона взула, та й забула.
Я обулся — не забыл.

Песня о друге-2
(Б.Москаленко)

Крутя по встречной колесо,
Летел хюндай как птица-тройка.
Отдал ментам полтыщи Борька,  
На бабках Борькино лицо.
        
Сержант грузин сказал:"Кацо,
Ты сколько пьёшь и кушай и кушай столько!"
И завздыпопил горько Борька
Ездой помятое лицо.

Мария вышла на крыльцо,
На небе догорает зорька,
Под юбку к Машке лезет Борька
И видит там свое лицо.

Жизнь,как протухшее яйцо
И дым Отчизны пахнет ой, как!
На стол селёдку ложит Борька -
Такой же запах и лицо.

Взошла луна заподлицо,
Пустыня внемлет Богу, только
Храпит лицом в салате Борька .
И видит Борькино лицо.

Как будто с прорезью сальцо,
Как на мангале помидорка-
Вторичных признаков скатёрка
Покрыла Борькино лицо.

Опохмелиться с утреца,
В лицо засунув сигарету,
Зашёл в пивбар, а пива нету!
С тех пор на Борьке нет лица.

август 2010 г.