Блог

"С детьми ходили за лавандой".
Наткнусь в блокноте на строку -
И яви отблеск лиловатый
Из тусклой глуби извлеку.

Вдоль озера, затем тропою
Вдоль склона, где термальных вод
Окаменелые покои,
Затем вдоль рощицы и вот
Под негустой древесной кущей
Залиловело, и запах
Цветок лавандулы, растущий
Не врозь, а в купах и снопах.

Давно заброшенных посадок
Остатки
     нежно расцвели
Средь рощ, где жив еще остаток
Давно разлюбленной земли.
Она размечена на цели,
Взрывчаткою начинена,
Но разве так на самом деле
Была задумана она?

Дыши,
   дитя,
     глазами хлопай
В Европе, пахнущей Европой,
Лавандой, мятой, чебрецом,
Замри, дитя, перед лицом
Земли, где длительностью слога
Так пахнет смертная строка,
Как нежным запахом цветка
Жена разлюбленного бога.


Дмитрий Сухарев. Читая жизнь.
Москва: Советский писатель, 1984.

Куплю тебе платье такое,
Какие до нас не дошли,
Оно неземного покроя,
Цветастое, недорогое,
С оборкой у самой земли.

Куплю тебе, кроме того,
Кассеты хорошего звука,
Кассетник включить не наука,
И слушай и слушай его.

Но ты мне скажи: отчего,
Зачем эти тяжесть и мука?

Зачем я тебя и детей
Так тяжко люблю и жалею?
Какою печалью болею?
Каких содрогаюсь вестей?
И холод зачем неземной
Меня неизменно пронзает,
И что мою душу терзает —
Скажи мне, что это со мной?

С обложкой весеннего цвета
Куплю тебе модный журнал,
Прочтешь три-четыре совета,
Нашьешь себе платьев за лето —
Устроишь себе карнавал.

С оборкой у самой травы,
С оборкой у желтой листвы,
С оборкой у снега седого.

С оборкой у черного льда...
Откуда нависла беда?
Скажи мне хоть слово, хоть слово.


Дмитрий Сухарев. Читая жизнь.
Москва: Советский писатель, 1984.

Кончена дружба - дороженьки врозь.
Как не отметить событие это?
Все же немало пожито, попето,
Славно нам пелось и славно жилось.

Сядем, как прежде, и сыр пожуем,
Чаши наполним и души остудим,
Что пережито, того не забудем,
Что позабудется - переживем.

Все, что простительно, то прощено,
Что непростительно, то не простится.
Можно б ругаться, но проще проститься.
Кончена дружба - допьемте вино.

Кончена песня, и ночь на дворе,
Спеть бы другую, да поздно, да поздно,
Швы разошлись, разойдемся порозно -
Ночь на дворе, и виски в серебре.

Все же позвольте, тряхнув стариной,
Пару слезинок глотнуть напоследок:
В том-то и дело, что больно он редок -
Дружбы старинной напиток хмельной.

1976
Дмитрий Сухарев. При вечернем и утреннем свете.
Москва: Советский писатель, 1989.

А студентки из Белграда спели мне «Катюшу»,
Они спели мне «Катюшу» и спасли мне душу.
А погромче пела Бранка, а почище Нада,
А я сам сидел на стуле, подпевал где надо.

И, как лодочки, поплыли под луною страны
Оттого, что над рекою поплыли туманы.
Ах, «Катюша»! Из райцентра у нее словечко,
А мотивчик из местечка, где живет овечка.

Там живет овечка Рая, ей двадцатый годик,
И, на скрипочке играя, старый Моня бродит.
А в районе нету Мони, никакого Мони,
Там играет дядя Федя на своей гармони.

И под скрипочку с гармошкой под большой луною
Все плывет большая лодка за моей спиною.
Мы за лодочку за нашу опрокинем чашу,
А пока святое дело — осушить за вашу.

Спойте мне еще разочек, и опять красиво!
А сойдете мне за дочек — и на том спасибо.
Одесную сядь, Катюша, а налево — Рая,
А я с чашей посередке, словно в центре рая.

Ах, не все еще пропало, нет, не все пропало,—
Я скажу тому, кто в жизни понимает мало.
А тому, кто в этой жизни понимает много,
Я скажу: «А вы, товарищ, не судите строго!»


Дмитрий Сухарев. Читая жизнь.
Москва: Советский писатель, 1984.

Пробки выбьем, дружно выпьем
За союз младых сердец!
Натали опять брюхата,
И не с краю моя хата —
Ай да Пушкин, ай да Пушкин,
Ай да Пушкин молодец!

Метража у нас негусто,
Гаража не нужно мне,
У меня в кармане пусто,
Но в душе большое чувство
Восхищения супругой,
Уважения к жене.

Пожалел бы поп Никита
Обручальных нам колец,
Жизнь моя была б разбита,
Я попал бы под копыта
И настал бы, и настал бы,
И настал бы мне конец.

Погоди, разбогатеем —
Богатеем стану вдруг,
Напишу лихой сценарий —
И тогда твоих стенаний
Не услышу, не услышу,
Не услышу, милый друг.


Дмитрий Сухарев. Читая жизнь.
Москва: Советский писатель, 1984.

Известно ль вам, что значит - жечь
Стихи, когда выходит желчь
И горкнет полость ротовая?

В такой беде играет роль
Не поэтическая боль,
А боль животная, живая.

Сжигает птицу птицелов -
Гори, прозренье! Сколько слов
Безвестно в пламени ослепло?

Известно ль вам, как стоек дым
Стиха - и как непоправим
Набросок в состоянье пепла?

Горят не рукописи - мы
Палим собой давильню тьмы,
Себя горючим обливая.

И боль, которой мы живем,
Не поэтический прием,
Она - живая.


Дмитрий Сухарев. Читая жизнь.
Москва: Советский писатель, 1984.

Вчера впервые взял отгул
От электродов и акул —
Да и пуста аквариалка.
Работы нет, душа пуста,
Вчера мне стукнуло полста,
К тому ж вообще акулок жалко.

Вчера мне стукнуло полста.
Приехал президент ЮНЕСКО.
Его приветствовал народ,
Пока до городских ворот
Он шел. Какая-то брюнетка
(Не городская ль голова?)
Читала в микрофон слова,
А я стоял в толпе зевак.

Вот тут-то добрые соседи
И объявили мне в беседе,
Что этот день зовется так:
День Мертвых. Славно! Прямо в лоб.
И угораздило ж родиться.
Нет, братцы, этак не годится.
(«Ковчег» же, между прочим,— гроб.)

Под вечер, лежа на боку,
Варился в собственном соку,
Боюсь, что соку был излишек.
Когда совсем не стало сил,
Таблеткой праздник закусил.
Не привезли ли акулишек?


Дмитрий Сухарев. Читая жизнь.
Москва: Советский писатель, 1984.

Своих забот свободный раб,
Я просыпаюсь оттого,
Что некто вежливо сопит
И — лапы на постель.

Своих страстей кабальный князь,
В рубаху лезу, торопясь,
А некто прыгает, рычит
И рвет носки из рук.

Не вижу логики совсем
В твоих поступках, друг:
Ведь не пойду же я босым
Выгуливать тебя!

Который час? Рассвет завяз.
Темно. Поземка. Нет семи.
А некто палочку нашел
И просит: отними!

Побегаем! Туда-сюда,
И полчаса прошли уже,
Зато на пятом этаже
Тепло и желтый свет.

Там кофеварочка фырчит
И чайник песенку поет,
А некто больше не рычит
И любит всю семью.

Ах, двух минут недостает,
Чтоб перемолвиться словцом!
Прощайтесь, милые, с отцом,
Слугой своих свобод.

Надежды вольные рабы,
Теперь помчимся кто куда,
Лишь некто дома будет ждать —
Чего?— вечерних игр.


Дмитрий Сухарев. Читая жизнь.
Москва: Советский писатель, 1984.

Запах дома, запах дыма,
Горько-сладкий дым степной
Тонкой струйкой мимо, мимо -
Надо мною, надо мной.
Травки пыльной и невзрачной
Терпкий вкус
         и вздох коня,
Потный конь и дым кизячный -
Детский сон, оставь меня.

Знаю, все необратимо,
Все навек ушло от нас -
Травки вкус
      и запах дыма,
И мангал давно погас.

Я иной судьбы не чаю,
Я другого
     не хочу,
Но так часто различаю,
Напрягусь и различу -
Различу сквозь дым табачный
Этой женщины изящной
Эти волосы копной,
Угадаю дым кизячный,
Пыльной травки вкус степной.
Тонкий стебель,
        горький вкус.
Низкий вырез.
Нитка бус.

Все ушло, что было нашим,
Все навек ушло от нас.
И мангал давно погашен.
И мангал давно погас.

ГОЛОС ПТИЦЫ
Голос птицы

Пир удался, но ближе к утру
Стало ясно, что я не умру,
И умолкла воронья капелла;
И душа задремала без сил,
А потом ее звук воскресил -
То балканская горлинка пела.

Я очнулся; был чудно знаком
Голос птицы с его говорком,
С бормотаньем нелепых вопросов;
И печаль не была тяжела,
И заря желторота была,
И постели был краешек розов.

Там, в постели, поближе к окну
Дочь спала и была на жену
Так похожа, что, если б у двери
Не спала, раскрасневшись, жена,
Я б подумал, что это она,
А подумал: не дочери две ли?

Пировалось всю ночь воронью,
Воронье истязало мою
Небессмертную, рваную душу,
И душа походила на пса,
Что попал под удар колеса
И лежит потрохами наружу.

Но возникли к утру на земле
Голос птицы, тетрадь на столе,
И строка на своем полуслове,
И на девочке розовый свет,
И болезни младенческой след -
Шрамик, оспинка около брови.

Этот мир был моим - и знаком
Не деталью, а весь целиком,
И лепился любовью и болью,
И балканская птица была
Туркестанской - и оба крыла
Всё пыталась поднять над собою.


Дмитрий Сухарев. Читая жизнь.
Москва: Советский писатель, 1984.

Мартовский прозрачный саксаул
Радужно струится вдоль дороги.
Это кто ж там с провода вспорхнул?
Радуйся, что сойку от сороки
Отличаешь все-таки легко;
А шоссе струится вдоль бархана,
И осталась где-то далеко.
Эта Pica pica bactriana.

Из каких заброшенных пустынь
Памяти,
   в которых мрак и стынь -
Крови стынь, окочененье крика,-
Нежная
  проклюнулась латынь,
Имя птицы выпорхнуло - Pica?

Господи, позволь закрыть глаза
Без боязни в тот же миг увидеть
То, что вижу, лишь глаза закрою,-
Господи, позволь передохнуть.

Уведи сознание с полей
Памяти,
   водицею залей,
Изведи в пустыне память ада.
Мозг жалей, а память не жалей,
Всей не надо, господи, не надо.

Сохрани мне разум, но не весь,
Дай не знать, не ведать этой муки,
Дай забыться - и остаться здесь,
Где слышны большой дороги звуки,
Где бежит дорога на Джизак,
И бежит, и радостно струится
Саксаул, и вспархивает птица
И пустыне дарит добрый знак.


Дмитрий Сухарев. Читая жизнь.
Москва: Советский писатель, 1984.