Блог

Мосты сгорели, углубились броды,
И тесно - видим только черепа,
И перекрыты выходы и входы,
И путь один - туда, куда толпа.

И парами коней, привыкших к цугу,
Наглядно доказав, как тесен мир,
Толпа идет по замкнутому кругу -
И круг велик, и сбит ориентир.

Течет под дождь попавшая палитра,
Врываются галопы в полонез,
Нет запахов, цветов, тонов и ритмов,
И кислород из воздуха исчез.

Ничье безумье или вдохновенье
Круговращенье это не прервет.
Но есть ли это - вечное движенье,
Тот самый бесконечный путь вперед?

1972

Все, что сумел запомнить, я сразу перечислил,
Надиктовал на ленту и даже записал.
Но надо мной парили разрозненные мысли
И стукались боками о вахтенный журнал.
Весомых, зримых мыслей я насчитал немало,
И мелкие сновали меж ними чуть плавней,
Но невесомость в весе их как-то уравняла -
Там после разберутся, которая важней.

А я ловил любую, какая попадалась,
Тянул ее за тонкий, невидимы канат.
Вот первая возникла и сразу оборвалась,
Осталось только слово одно: "Не виноват!"
Но слово "невиновен" - не значит "непричастен", -
Так на Руси ведется уже с давнишних пор.
Мы не тянули жребий, - мне подмигнуло счастье,
И причастился к звездам член партии, майор.

Между "нулем" и "пуском" кому-то показалось,
А может - оператор с испугу записал,
Что я довольно бодро, красуясь даже малость,
Раскованно и браво "Поехали!" сказал.

1972

Я первый смерил жизнь обратным счетом.
Я буду беспристрастен и правдив:
Сначала кожа выстрелила потом
И задымилась, поры разрядив.

Я затаился и затих, и замер,
Мне показалось, я вернулся вдруг
В бездушье безвоздушных барокамер
И в замкнутые петли центрифуг.

Сейчас я стану недвижим и грузен
И погружен в молчанье, а пока
Горн и меха земных газетных кузен
Раздуют это дело на века.

Хлестнула память мне кнутом по нервам,
В ней каждый образ был неповторим:
Вот мой дублер, который мог быть первым,
Который смог впервые стать вторым.

Пока что на него не тратят шрифта:
Запас заглавных букв - на одного.
Мы с ним вдвоем прошли весь путь до лифта,
Но дальше я поднялся без него.

Вот - тот, который прочертил орбиту,
При мне его в лицо не знал никто.
Все мыслимое было им открыто
И брошено горстями в решето.

И, словно из-за дымовой завесы,
Друзей явились лица и семьи:
Они все скоро на страницах прессы
Расскажут биографии свои.

Их - всех, с кем вел я доброе соседство, -
Свидетелями выведут на суд.
Обычное мое босое детство
Оденут и в скрижали занесут.

Чудное слово "Пуск!" - подобье вопля -
Возникло и нависло надо мной.
Недобро, глухо заворчали сопла
И сплюнули расплавленной слюной.

И вихрем чувств пожар души задуло,
И я не смел или забыл дышать.
Планета напоследок притянула,
Прижала, не желая отпускать.

Она вцепилась удесятеренно,
Глаза, казалось, вышли из орбит,
И правый глаз впервые удивленно
Взглянул на левый, веком не прикрыт.

Мне рот заткнул - не помню, - крик ли, кляп ли,
Я рос из кресла, как с корнями пень.
Вот сожрала все топливо до капли
И отвалилась первая ступень.

Там, подо мной, сирены голосили,
Не знаю - хороня или храня.
А здесь надсадно двигатели взвыли
И из объятий вырвали меня.

Приборы на земле угомонились,
Вновь чередом своим пошла весна.
Глаза мои на место возвратились,
Исчезли перегрузки, - тишина.

Эксперимент вошел в другую фазу.
Пульс начал реже в датчики стучать.
Я в ночь влетел, минуя вечер, сразу -
И получил команду отдыхать.

И неуютно сделалось в эфире,
Но Левитан ворвался в тесный зал -
Он отчеканил громко: "Первый в мире!"
Он про меня хорошее сказал.

Я шлем скафандра положил на локоть,
Изрек про самочувствие свое...
Пришла такая приторная легкость,
Что даже затошнило от нее.

Шнур микрофона словно в петлю свился,
Стучали в ребра легкие, звеня.
Я на мгновенье сердцем подавился -
Оно застряло в горле у меня.

Я отдал рапорт весело, на совесть,
Разборчиво и очень делово.
Я думал: вот она и невесомость,
Я вешу нуль, так мало - ничего!

Но я не ведал в этот час полета,
Шутя над невесомостью чудной,
Что от нее кровавой будет рвота
И костный кальций вымоет с мочой.

1972

Он не вышел ни званьем, ни ростом.
Не за славу, не за плату -
На свой, необычный манер
Он по жизни шагал над помостом -
По канату, по канату,
Натянутому, как нерв.

        Посмотрите - вот он
                без страховки идет.
        Чуть правее наклон -
                упадет, пропадет!
        Чуть левее наклон -
                все равно не спасти...
        Но должно быть, ему очень нужно пройти
                четыре четверти пути.

И лучи его с шага сбивали,
И кололи, словно лавры.
Труба надрывалась - как две.
Крики "Браво!" его оглушали,
А литавры, а литавры -
Как обухом по голове!

        Посмотрите - вот он
                без страховки идет.
        Чуть правее наклон -
                упадет, пропадет!
        Чуть левее наклон -
                все равно не спасти...
        Но теперь ему меньше осталось пройти -
                уже три четверти пути.

"Ах как жутко, как смело, как мило!
Бой со смертью - три минуты!" -
Раскрыв в ожидании рты,
Из партера глядели уныло -
Лилипуты, лилипуты -
Казалось ему с высоты.

        Посмотрите - вот он
                без страховки идет.
        Чуть правее наклон -
                упадет, пропадет!
        Чуть левее наклон -
                все равно не спасти...
        Но спокойно, - ему остается пройти
                всего две четверти пути!

Он смеялся над славою бренной,
Но хотел быть только первым -
Такого попробуй угробь!
Не по проволоке над ареной, -
Он по нервам - нам по нервам -
Шел под барабанную дробь!

        Посмотрите - вот он
                без страховки идет.
        Чуть правее наклон -
                упадет, пропадет!
        Чуть левее наклон -
                все равно не спасти...
        Но замрите, - ему остается пройти
                не больше четверти пути!

Закричал дрессировщик - и звери
Клали лапы на носилки...
Но строг приговор и суров:
Был растерян он или уверен -
Но в опилки, но в опилки
Он пролил досаду и кровь!

        И сегодня другой
                без страховки идет.
        Тонкий шнур под ногой -
                упадет, пропадет!
        Вправо, влево наклон -
                и его не спасти...
        Но зачем-то ему тоже нужно пройти
                четыре четверти пути!

1972

Шут был вор: он воровал минуты,
Грустные минуты тут и там,
Грим, парик, другие атрибуты
Этот шут дарил другим шутам.

В светлом цирке между номерами
Незаметно, тихо, налегке
Появлялся клоун между нами
Иногда в дурацком колпаке.

Зритель наш шутами избалован -
Жаждет смеха он, тряхнув мошной,
И кричит: "Да разве это клоун?!
Если клоун - должен быть смешной!"

Вот и мы... Пока мы вслух ворчали:
"Вышел на арену, так смеши!" -
Он у нас тем временем печали
Вынимал тихонько из души.

Мы опять ы сомненьи - век двадцатый,
Цирк у нас, конечно, мировой,
Клоун, правда, слишком мрачноватый,
Не веселый клоун, не живой.

Ну а он, как будто в воду канув,
Вдруг при свете, нагло, в две руки
Крал тоску из внутренних карманов
Наших душ, одетых в пиджаки.

Мы потом смеялись обалдело,
Хлопали, ладони раздробя.
Он смешного ничего не делал -
Горе наше брал он на себя.

Только балагуря, тараторя,
Все грустнее становился мим,
Потому что груз чужого горя
По привычке он считал своим.

Тяжелы печали, ощутимы...
Шут сгибался в световом кольце,
Делались все горше пантомимы,
И морщины глубже на лице.

Но тревоги наши и невзгоды
Он горстями выгребал из нас,
Будто многим обезболил роды...
А себе - защиты не припас.

Мы теперь без боли хохотали,
Весело по нашим временам:
"Ах, как нас прекрасно обокрали -
Взяли то, что так мешало нам!"

Время! И, разбив себе колени,
Уходил он, думая свое.
Рыжий воцарился на арене,
Да и за пределами ее.

Злое наше вынес добрый гений
За кулисы - вот нам и смешно.
Вдруг - весь рой украденных мгновений
В нем сосредоточился в одно.

В сотнях тысяч ламп погасли свечи.
Барабана дробь - и тишина...
Слишком много он взвалил на плечи
Нашего - и сломана спина.

Зрители и люди между ними
Думали: "Вот пьяница упал".
Шут в своей последней пантомиме
Заигрался - и переиграл.

Он застыл - не где-то, не за морем -
Возле нас, как бы прилег, устав.
Первый клоун захлебнулся горем,
Просто сил своих не рассчитав.

Я шагал вперед неукротимо,
Но успев склониться перед ним.
Этот трюк - уже не пантомима:
Смерть была - царица пантомим!

Этот вор, с коленей срезав путы,
По ночам не угонял коней.
Умер шут. Он воровал минуты -
Грустные минуты у людей.

Многие из нас бахвальства ради
Не давались: "Проживем и так!"
Шут тогда подкрадывался сзади
Тихо и бесшумно - на руках...

Сгинул, канул он, как ветер сдунул!
Или это шутка чудака?
Только я колпак ему - придумал,
Этот клоун был без колпака.

1972

По воде, на колесах, в седле, меж гробов и в вагонах,
Утром, днем, по ночам, вечерами, в погоду и без,
Кто за длинным рублем, ко за делом большим,
                        кто за крупной добычей - в погони
Отправляемся мы, судьбам наперекор и советам вразрез.

И вот нас бьют в лицо пощечинами ветры,
И жены от обид не поднимают век,
Но впереди - рубли длинною в километры,
И крупные дела, величиною в век.

Как чужую гримасу надел я чужую одежду,
Или в шкуру чужую на время я вдруг перелез:
До и после, в течении, вместо, во время и между
Поступаю с тех пор просьбам наперекор и советам вразрез.

Мне щеки обожгли пощечины и ветры,
Я взламываю лед и прохожу Певек.
Ах, где же вы, рубли длинною в километры?
Все вместо мне - дела длинною в век!

1972

Неужели мы заперты в замкнутый круг?
Неужели спасет только чудо?
У меня в этот день все валилось из рук
И не к счастию билась посуда.

        Ну пожалуйста, не уезжай
        Насовсем, - постарайся вернуться!
        Осторожно: не резко бокалы сближай, -
                Разобьются!

Рассвело! Стало ясно: уйдешь по росе, -
Вижу я, что не можешь иначе,
Что всегда лишь в конце длинных рельс и шоссе
Гнезда вьют эти птицы удачи.

        Ну пожалуйста, не уезжай
        Насовсем, - постарайся вернуться!
        Осторожно: не резко бокалы сближай, -
                Разобьются!

Не сожгу кораблей, не гореть и мостам, -
Мне бы только набраться терпенья!
Но... хотелось бы мне, чтобы здесь, а не там
Обитало твое вдохновенье.

        Ты, пожалуйста, не уезжай
        Насовсем, - постарайся вернуться!
        Осторожно: не резко бокалы сближай, -
                Разобьются!

1972

При свечах тишина -
        Наших душ глубина,
        В ней два сердца плывут, как одно...
        Пора занавесить окно.

Пусть в нашем прошлом будут рыться люди странные,
И пусть сочтут они, что стоит все его приданное, -
Давно назначена цена
И за обоих внесена -
Одна любовь, любовь одна.

        Холодна, холодна
        Голых стен белизна,
        Но два сердца стучат, как одно,
        И греют, и - настежь окно!

Но перестал дарить цветы он просто так, не к случаю,
Любую ж музыку в кафе теперь считает лучшею...
И улыбается она
Случайным людям у окна,
И привыкает засыпать одна.

1972

Свет потушите, вырубите звук,
Дайте темноты и тишины глоток,
Или отыщите понадежней сук,
Иль поглубже вбейте под карниз гвоздок,

        Билеты лишние стреляйте на ходу:
        Я на публичное повышенье иду,
        Иду не зрителем и не помешанным -
        Иду действительно, чтоб быть повешенным,
        Без палача (палач освистан) -
        Иду кончать самоубийством.

1972

Есть телевизор - подайте трибуну, -
Так проору - разнесется на мили!
Он - не окно, я в окно и не плюну, -
Мне будто дверь в целый мир прорубили.

Все на дому - самый полный обзор:
Отдых в Крыму, ураган и Кобзон,
Фильм, часть седьмая - тут можно поесть:
Я не видал предыдущие шесть.

        Врубаю первую - а там ныряют, -
        Ну, это так себе, а с двадцати -
        "А ну-ка, девушки!" - что вытворяют!
        И все - в передничках, - с ума сойти!

Есть телевизор - мне дом не квартира, -
Я всею скорбью скорблю мировою,
Грудью дышу я всем воздухом мира,
Никсона вижу с его госпожою.

Вот тебе раз! Иностранный глава -
Прямо глаз в глаз, к голове голова, -
Чуть пододвинул ногой табурет -
И оказался с главой тет-на-тет.

        Потом - ударники в хлебопекарне, -
        Дают про выпечку до десяти.
        И вот любимая - "А ну-ка, парни!" -
        Стреляют, прыгают, - с ума сойти!

Если не смотришь - ну пусть не болван ты,
Но уж, по крайности, богом убитый:
Ты же не знаешь, что ищут таланты,
Ты же не ведаешь, кто даровитый!

Как убедить мне упрямую Настю?! -
Настя желает в кино - как суббота, -
Настя твердит, что проникся я страстью
К глупому ящику для идиота.

Да, я проникся - в квартиру зайду,
Глядь - дома и Никсон и Жорж Помпиду!
Вот хорошо - я бутылочку взял, -
Жорж - посошок, Ричард, правда, не стал.

        Ну а действительность еще кошмарней, -
        Врубил четвертую - и на балкон:
        "А ну-ка, девушки!" "А ну-ка, парням!"
        Вручают премию в О-О-ООН!

...Ну а потом, на Канатчиковой даче,
Где, к сожаленью, навязчивый сервис,
Я и в бреду все смотрел передачи,
Все заступался за Анджелу Дэвис.

Слышу: не плачь - все в порядке в тайге,
Выигран матч СССР - ФРГ,
Сто негодяев захвачены в плен,
И Магомаев поет в КВН.

        Ну а действительность еще шикарней -
        Два телевизора - крути-верти:
        "А ну-ка, девушки!" - "А ну-ка, парни!", -
        За них не боязно с ума сойти!

1972